Жанр: Проза: Рассказ Прочтений: 0 Посещений: 2161 Дата публикации: 30.3.2005
Навеяно снами. Посвящается 60-летию победы в Великой Отечественной войне.
<Голубенькие! Они там!> Выпрыгивая из тесной кабины и вырываясь из цепких лапищ довольного техника Кузьмича, я рванул на летное поле. Там, в начале полосы, у заветной буквы <Т> заметил их. Уже две недели базируемся здесь, а я не видел. Парю над травой, на ходу снимая гермошлем. <Юленьке, она их так любит>. Белобрысая голова, венчающая худощавое тело повернулась ко мне. <Опять разлегся на поле, как зебра полосатая, в отцовской тельняшке> - промелькнуло в голове. На загорелом лице расплывалась, опасаясь не найти границ белоснежная улыбка, с пижонски зажатой зубами травинкой. <Лешка, черт> - мой боевой друг, гвардии старший лейтенант Алексей Воробей искоса поглядывал на меня хитрющими и знакомыми с детства зелеными глазищами.
- Держи - навстречу мне из-за спины выплыл букет колокольчиков - Ты сегодня у нас молодец! Две звезды на капот - это тебе не чаи гонять: Держи-держи. Юлька то, небось, уже все глаза просмотрела.
Я смущенно - сам не знаю почему - заграбастал своими неуклюжими руками букетик полевых цветов и улыбнулся.
- А теперь дуй отсюдова, царь и бог небесный. Мог бы мне одного оставить - с иронией заметил Алексей.
- Так ты их сам своей рваной гимнастеркой распугал - попытался завязать разговор я.
- Ты еще здесь? Это приказ - приступите к исполнению, товарищ лейтенант. Бегом - марш:
В накуренной столовой было душно. В армейском котелке стояли голубые цветы. Алексей светился счастьем, не сводя зеленых огоньков глаз с румяной Юли. Их любви было уже полгода:
В вечерней тиши аэродрома не хотелось верить, что где-то идет война. Шумно выдохнув в темноту, я нырнул в сумрак землянки. Тело ныло, требуя отдыха. Сапоги тяжеленными гирями болтались на уставших ногах. Нужно было поспать - завтра эскадрилья вылетает сопровождать <Илы> на штурмовку железнодорожной станции. <Ночью будет дождь> - проваливаясь в сладкую дремоту, успел довести мысль до конца. Осколок, крепко засевший в руке редко ошибался и сейчас тянущей болью отзывался будущей непогоде:
Увернувшись от горячей стальной змеи, прошелестевшей мимо, энергично довернул машину, и в прицел основательно улегся тупорылый решетчатый нос бомбера. <Ну, вот теперь держись>. Нажимаю гашетку пушек, и от кабины вражеского бомбардировщика летят сверкающие куски плексигласа и рваные куски дюраля. Несколько секунд <юнкерс> продолжал неуправляемый полет, потом скособочился и, охваченный косматым пламенем, устремился к земле. Все происходило в течение нескольких секунд, но ощущение растянутого до бесконечности убийства не покидало меня. И глядя на грохнувший оземь горящий остов, мне почему подумалось, что за штурвалом сидел не какой-то безликий фашист, а тот же Ганс или Герхард, и что у них тоже есть дом, и дома их ждет мама. Видимо, не я один все чаще думал о доме - ведь скоро конец это войне. Вернула меня к действительности пушечная очередь, грохнувшая по корпусу. Машина вздрогнула, в моторе что-то глухо застучало, и его затрясло, как в лихорадке. <Мессер> проскочил подо мной снизу вверх, развернулся, пошел рядом. Я увидел усатое лицо, поднятую руку с перевернутым вниз большим пальцем: <Конец тебе! Падай!>. Машина стала непослушной. Ее била упругая, все усиливающаяся дрожь, мотор не тянул, работая с перебоями. <Як> круто планировал, пожирая последние метры высоты. Сплошная темная зелень пробежала навстречу, замелькали нежно зеленеющие поляны. Крылья рубанули по верхушкам деревьев, машину подбросило, по инерции швырнуло метров на двести вперед, потом с треском развернуло, нос задрало вверх, и в кабине стало темно. От дыма слезились глаза. Кто-то застучал по фюзеляжу. <Немцы?>. - Эй. Есть кто живой? <Наши>:
Через четыре часа мы ждали возращения нашей второй группы, взлетевшей много позже для сопровождения самих штурмовиков. Ждали, слушая тишину летного поля. Ждали, под треск кузнечиков и жалобное пенье невидимой птицы. Капитан, покуривая цигарку, лениво отмахивался от слепня. Его, до блеска начищенные сапоги отражали даже тревогу в наших взволнованных глазах. Прошмыгнул <виллис>, пропылил грузовик. И снова тишина. И тут, пробиваясь сквозь помехи, потрескивая в эфире, динамик спокойным голосов Левитана торжественно заключил <:враг, понеся сильные потери в живой силе и технике отступил, и войска Красной Армии взяли город Львов>. <Ура> - раздалось хрипловатое внутри головы. <Это же Лешкин родной город! Вот вернешься ты у меня сейчас, чертяка. Я тебе новость устрою. То-то заставлю тебя достать свой пиликающий инструмент>. А потом ядаже усмехнулся в кулак - какое меня порой посещало недоумение, как такие вот жилистые и грубые руки с мозолями могут издавать звуки из скрипки? Руки скрипача, осунувшегося от недосыпания, но с горящими глазами и всегда ясным умом. Его редкое музицирование слышали немногие. Но все в один голос твердят, что немедля посетят концерт после войны - а то, что она, гадина, дряхлеет с каждым днем уже никто и не сомневался.
Но устроить ничего не получилось - в этот день Алексей погиб. Парни видели его факелом вспыхнувший самолет в самой гуще боя, кувыркающийся в осколках облаков и пышный взрыв, салютовавший конец еще одной молодой жизни в огненной мясорубке войны. Третья, и уже последняя на этой войне похоронка полетела маме Лешки.