Libra - сайт литературного творчества молодёжи Libra - сайт литературного творчества молодёжи
сайт быстро дешево
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
Поиск:           
  Либра     Новинки     Поэзия     Проза     Авторы     Для авторов     Конкурс     Форум  
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
 Ник Солнечный - АВАТАР (повесть) 
   
Жанр: Проза: Разное
Статистика произведенияВсе произведения данного автораВсе рецензии на произведения автораВерсия для печати

Прочтений: 0  Посещений: 1903
Дата публикации: 13.12.2007




Сто лет тому наискосок
Рябина превращалась в смех,
И горький привкус тишины
Стекал покорно по щекам.
В пропетом слове жил пророк
Разбитой чашки сентября,
Всех комнат, запертых на ключ,
В глухом краю сырых дворов.

Сто лет тому наискосок
Нашла дорога беглеца,
И недопетая луна
Уснула на его плече.
И слёзы повернули вспять:
Светлее было без огня,
Теплее было в пустоте,
И слово стало молоком.

Я родился вместе с братом и мыслью, что надо двигаться вперёд. Точнее, брат родился раньше на несколько лет и оставил позади многое, в том числе меня.
Так вот, я родился и пошёл гулять по кладбищу. Я, знаете ли, очень люблю гулять по кладбищу. Об этом мне было известно ещё задолго до того, как я родился. Ну, кладбище - оно всегда кладбище: надгробия, холмики, кое-где даже склепчики погребальненькие. Почему сейчас не строят склепчики? Как было бы хорошо, если бы строили! Фамильный склеп семьи скрипачей Лососевичей, нет, лучше - фамильный склеп семейства гастарбайтеров Яйценко, нет, лучше - фамильный склеп дворников Калиюгиных, нет, лучше - усыпальница! Место такое, где можно усыпать.
Это ж прелесть! Усыпальница! Надо двигаться вперёд, где перёд - никто не знает, а я-то уж - меньше всех знаю, где перёд. Значит, надо назад двигаться. Если не знаешь, как двигаться вперёд, и даже где перёд не знаешь, надо назад. И все знают, где это - назад. А вот двигаться туда - не могут.
Странное дело: где назад знают, а где вперёд - нет. Странно. И усыпальница.
Ну, и надгробия на кладбище, понятное дело, не просто так стоят: там, под ними люди живые. Это я тоже ещё до рождения знал. Те, которые под надгробиями - они живые. Это те, которые надгробия строят, - не всегда.
Получается, что, когда я родился, захотелось мне побыть среди живых людей. И пошёл я гулять на кладбище.
Но ведь это - не так-то просто! Попробуй в наше-то время кладбище найти! Это ж ...
Непросто это.

Отшатнулась от себя
Свечка в вечность,
Завтра - радуга вперёд
Горьким краем.
Сколько было, вспоминать -
Как проснуться.
Ох, и добрая вода -
Воскресенье...

А покуда мы не спим -
Не проснёмся:
Птичья память, -
Словно выстрел в затылок.
Из пустого наливать,
Да напиться:
Ох, и добрая вода -
Воскресенье...

Там, за облаком, -
Под вечер, налево -
Свечка поздняя
Качнётся обратно,
Будет звонко и светло
С полушага.
Ох, и добрая вода -
Воскресенье!

Вышел я, значит, из дому и потерялся. То есть, я даже сначала потерялся, а потом из дому вышел. Случайно уже, по наитию. Может, я вовсе и не хотел из дому-то выходить? Самое смешное - не хотел! Я хотел кладбище найти. А вот что для этого из дому выходить надо - не знал. И потерялся. Вот случайно оно так и вышло. Вышел. Из дому.
Вышел я из дому, уже потерянный, и вижу. То есть - ВИЖУ! Вижу, что вижу, понимаете! Я, когда в доме был, - ничего не видел, да и раньше - тоже ничего. А тут - вижу. Увидел я, что вижу, и сразу же испугался. А вы бы не испугались, если бы никогда ничего подобного, и вдруг - видишь?!
Что я тогда увидел - уже не помню. Помню, что вышел из дому. А дальше не помню, почти ничего. Я и вас-то не помню, хотя всего минуту назад... Да.
Да! Конечно. Увидел я палаточку. Коммерческий такой ларёчек. А в нём - самые всеразличные разности, для укрепления духа и разрушения плоти. Тут же ведь как? Что дух укрепляет, плоть-то разрушает, братцы. И наоборот. А потом дух таким становится, что про всё остальное и говорить неудобно. И рождается тогда человек. А может, и нет.
Вот тогда-то, когда я палаточку-то увидел, захотелось мне любить, а ещё - воды разноцветной. Подошёл, я, значит, к палаточке. Смотрю, а внутри - человеческая женщина сидит. Я тогда, братцы, в первый раз человеческую женщину увидел.
И такая это была человеческая женщина в палаточке, - вся звенела чем-то, пахла чем-то, говорила чем-то. Была она Светозарная, эта человеческая женщина. Особенно потому, что говорила чем-то. Это теперь я знаю: говорила она мобильным телефоном. Я же тогда и просто так говорить не умел.

Что ж делать, если говорить не умеешь? Попробовал я так. Не получается. Вот так попробовал - опять не выходит, даже ещё хуже: сам чуть слюной не подавился. Пришлось мне тогда азбукой великого господина Морзе воспользоваться. Сообщил я тогда человеческой женщине в палаточке, что мне угодно разноцветной воды попробовать хочется.
А она - всё поняла, потому, что была Светозарная, а ещё потому, что женщиной не была вовсе. А была она настоящая радистка, с теплохода "Любовница великого русского поэта Блока и собачка". Приняла она всё, записала на бумажной газете, поняла и сказала: "А вот, дятел плюшевый, обеденны-ы-ый перерыв у меня-а-а".
Сказала она так и уснула.
Тогда-то и понял я, что желание действительным только тогда становится, когда оба этого хотят. Особенно, когда один из них - человеческая женщина.

В первом слове будет чай,
Во втором - седой малыш.
Рос репейник на груди
На последнюю любовь,
А последняя любовь
Оказалась поясом,
Как тигриные глаза,
Как вода в конце строки,
Где в первом слове будет чай,
Во втором - седой малыш.
Рос репейник на груди
На последнюю любовь,
А последняя любовь
Оказалась поясом,
Как тигриные глаза,
Как вода в конце строки.

И в первом слове будет чай,
Во втором - седой малыш.
Рос репейник на груди
На последнюю любовь.
А последняя любовь
Оказалась поясом,
Как тигриные глаза,
Как вода в конце строки.

А когда рассвет махнёт
Тёплой маминой рукой,
Ты проснёшься напрямик:
Всё начнётся сызнова...

Постоял я ещё у палаточки, постоял, да и пошёл дальше, кладбище искать. Это вы могли позабыть, а я-то ещё помнил, что хотел по кладбищу погулять. Ничего не помню, кто вы такие - не помню, а вот что по кладбищу - помню.
Иду я, значит, дальше. Долго ли, коротко ли, а заступил мне дорогу Кто-то. И так это, знаете, он её мне заступил, что - ну, никак не пройти. Что делать? Сел я тогда в снег, потом в траву, потом - в грязь и заплакал.
Стал я плакать и плакал примерно 62 секунды. Тогда Кто-то, заступивший мне дорогу, сел рядом со мной и тоже заплакал. Он тоже был: "жертва обстоятельств". Заплакал он, причём горькими слезами, и спросил: "Предъявите документы". Но я плакал. Тогда Кто-то, заступивший мне всю дорогу, сквозь свои слёзы сказал: "Документы предъяви, дитя Шибальбы!" Но я плакал. Кто-то сказал: "Документы!Темпон-Телон тебя побери!" Но я, по-прежнему, плакал. Тогда Кто-то, уже сквозь мои слёзы, закричал: "Хоть что-нибудь предъяви! Ну, хоть что-нибудь!"
Я поднял на него свои полные слёз глаза и промолчал. Я ведь ещё не умел говорить. А Кто-то понял это так: "Отстань, постылый!". Тогда он снова разрыдался и упал на руки своих соратников, которые были ещё и его сородичами. Все эти кто-то принялись говорить на разные голоса, а один, самый умный, догадался: "Ты что, говорить не умеешь?!"
"Нет" - честно ответил я. "Нет" - это всё, что я умел говорить к тому времени. Говорить "нет" я научился тоже ещё до того, как родился. Ещё не будучи рождённым, я понимал, как важно уметь иногда сказать "нет", вот и выучил слово "нет", и теперь каждый раз, глядя в глаза всем причудам моей нелёгкой судьбы, я мог с гордостью сказать: "нет". Разумеется, другие слова тоже могли бы мне пригодиться, но слово "нет" занимало меня больше всего.
Что же до кого-то, то они все ухватили меня за самые неожиданные части тела и потащили к себе: мстить за обиду соратника и сородича. Почти все они не были живыми, но это их нисколько не смущало.

Засмеялось зеркало до краёв,
Как делили ласточки высоту.
Засмеялось зеркало... Что с того?
Мы не отражаемся никогда.

Засмеялось зеркало под дождём,
Как писали капельки звонкий стих.
Засмеялось зеркало... Что с того?
Мы не отражаемся, мы - цветы.

Засмеялось зеркало наугад,
Как через него облака прошли.
Засмеялось зеркало... Что с того?
Мы не отражаемся: время в нас.

Засмеялось зеркало на ветру,
Как сентябрь в нём оставался жить.
Засмеялось зеркало... Что с того?
Мы не отражаемся: мы внутри.

У себя (это было что-то вроде гнезда или дома, но очень далеко, поэтому туда мы ехали на машине кого-то, правда, очень быстро) кто-то посадили меня на стул и стали вокруг.
Самый умный кто-то сказал: "Говорить не умеешь? Сейчас мы тебя научим."
Так я стал учеником.
Учение моё состояло в том, что кто-то били меня по лицу, голове, щекам и телу, а когда уставали - спрашивали: "Ну что, ещё не научился?" Я отвечал им "нет", которое с каждым разом звучало всё менее и менее гордо, но говорить не начинал. Тогда меня снова принимались бить.
Для меня это было очень неожиданно. Ещё до того, как родиться, я знал, что бывает так, когда бьют, но как это - не знал. Теперь-то я знал, но вот что мне толку с того знания? Когда тебя бьют смертным боем, всегда очень тяжело рассуждать и мыслить. Поэтому, что бы не сбиться с мысли, я стал рассуждать вслух.
- Ещё до того, как родиться, я знал, что можно гулять по кладбищам, говорить и видеть. Я так же знал господина Морзе и многих других достойных господ, например - господина Загоскина, прозаика и господина де Губертена, велосипедиста, который никогда ещё велосипедистом не был. Он только в душе мечтал: "Я - велосипедист". Все они были, безусловно, живы...
- Ага!!! - закричал самый умный кто-то - Научился! Документы!
- Вот уж не думал, что говорить - значит думать вслух. - сказал я.
- А ты как думал?! - спросил тот самый Кто-то, который когда-то заступил мне совершенно всю дорогу.
- Я думал - иначе. - сказал я.
- Ага! - закричал самый умный кто-то - Давай сюда все документы!
- У меня нет документов. - смиренно сказал я - Я и не ведаю, что это.
- Ага! - закричал самый умный кто-то, становящийся с каждой минутой всё глупее - Значит, Губертена мы знаем, а документы - не знаем! А ля-ля! Ага! Агу!
Самый глупый кто-то (бывший самый умный) с весьма идиотской улыбкой пополз под стол и там схоронился. Остальные кто-то замерли в недоумении. Как и всякие кто-то, лишившиеся самого умного. Точнее, когда самый умный из них оказывается вдруг самым глупым.
Тогда я велел тому самому Кому-то, который умел плакать, утешить своих сородичей и соратников, ибо это - воля Божия, и всего делов. Но вместо этого Кто-то спросил меня, почему я не думал, что говорить - значит произносить мысли вслух.
"Но ведь если говорить - значит произносить мысли вслух, сказал я, то как же тогда некоторым удаётся лгать?"
"Пойдём, я отвезу тебя, куда тебе надо" - сказал Кто-то, умеющий плакать.
"Мне надо на кладбище" - сказал я, и мы под шумок, а шуму от самого глупого кого-то было теперь очень много, вышли из их дома.

А у самого начала были зеркало и пуля,
Был янтарный шарик - солнце на восточной стороне,
Были песни наизнанку, что впадают прямо в полдень,
И, конечно, было что-то ещё!

Если маятник качнулся - значит нам пора наружу,
Где бездонные деревья, улыбаясь, ждут зимы,
Где под сводом сонных радуг нас самих уже не будет,
Но, конечно, будет кто-то ещё!

А у выхода нас встретит Некто с мыльными глазами,
Он запрёт за нами осень на двенадцать синих звёзд.
Это будет словно выстрел - вальс из зеркала и пули,
И, конечно, будет что-то ещё!

"Выходи, милый, вот оно, твоё кладбище" - сказал Кто-то, умеющий плакать.

И я пошёл дальше. Вперёд? Вперёд, конечно. Стояла тишина, только шевелилось что-то в разбросанных по пути использованных презервативах. Но прошед немного, я удивился: а где же кладбище?
Опять нету. Но надо ж мне, маленькому, погулять? Или не надо? Всем надо гулять! Но кладбища нету. Потому что всё время, вместо того, чтобы гулять по кладбищу, я...
Я увидел детей. Было их - штук пять-шесть, но человека два-три, не больше, а то и меньше. Я впервые увидел человеческих детей, поэтому я очень испугался и начал прятаться во все первые попавшиеся щели, трещины и закоулки.
Устроившись поудобнее в трещинах и закоулках, я от страха стал петь. Ещё до того, как родиться, я знал: пение разгоняет страх. Даже в атаку солдаты с песней идут радостно и радостно там гибнут за всё, что угодно. Поэтому я принялся петь, а дети стали подпевать.
Правда, они не знали этой песни. Если уж совсем напрямую, я и сам её не знал, поэтому сильно удивился, когда заметил, что всё-таки пою. И замолк от удивления. Потому что до этого я вообще не умел петь.
А дети стали петь дальше сами: "Добежала до края и упала вверх Моя песенка, глупая, как календарь!" Один из них даже сказал другому: "слышишь, город даже нам подпевал!"
Оказывается, дети пели сами и задолго до меня. Это я принялся им подпевать.

Дети прошли, оставив за собой слабый запах лимонада. Кладбище! Значит, они шли оттуда! А мне, значит, надо идти туда. Но, вот беда, я не знал, откуда пришли дети. Я даже куда они делись, не заметил! Но это-то было и всё равно.
Но зато мимо проходила человеческая девушка, вся в сапогах. Вообще, улица была полным-полна людскими людьми. Среди них иногда попадались живые.
Человеческая девушка остановилась возле меня и принялась поправлять сапоги. Она была совсем неживая, потому она меня и не заметила, а я-то её хорошо рассмотрел, и понял, что она совсем неживая. Даже два птичьих человека хотели было покружиться возле её ног, да передумали.
Птичьи люди знают живых ещё до рождения, поэтому не любят покружиться у неживых. Птичьим людям, понимаете, не нужны неживые. Они вообще никому не нужны. Они только между собой нужны, для внутреннего пользования.
Вот и человеческая девушка пошла дальше, а птичьи люди - как ни в чём не бывало. А ведь птичьи люди обычно плачут, когда живые их оставляют, потому, что живые их не оставляют, а если оставили, значит, уже не живые.
Поэтому я решил допеть песню, которой ещё до этого не знал.

Добежала до края и упала вверх
Моя песенка, глупая, как календарь.
Девочка звенела копытом в лёд;
Не было весны, вот и все дела.

Не велико празднество - дождь прошёл:
На четыре стороны жжёный снег,
А поверх небесного молока -
Девочка, уснувшая под стеклом.

Как приснился девочке волчий сон:
Ломаная молния тишины,
Мачта уходящего корабля,
Песенка, заросшая четвергом,

Что до края добежала и упала вверх,
Стала на заре голубой звездой...
Истоптали бабочки мёртвый лёд;
Не было весны, вот и все дела.

Ещё одна человеческая девушка проходила мимо. Но эту птичьи люди уже не пропустили: они стали кружиться около неё. Вот это - живая, я понимаю. И с крыльями. У неё можно и спросить.
И я спросил.
- Я родился с мыслью, что надо идти вперёд. Иду, вот, на кладбище. Мне теперь в какую сторону?
Человеческая девушка с крыльями промолчала мне:
- А тут везде кладбище. Куда ни кинь и где ни подбери.
- Нет, это не кладбище. На кладбище должны быть надгробия...
- А, это тогда нам по пути! - промолчала мне человеческая девушка с крыльями.
И тогда мы пошли вместе.
- А вам туда по какой надобности? - спросил я.
- По срочной. - молча отозвалась человеческая девушка с крыльями - Скоро станет совсем темно, страшно, и мне надо туда вернуться. Обязательно.
- Зачем?
- А я там живу.
- А я сегодня научился говорить, видеть и петь. И повстречал Кого-то, умеющего плакать.
- Я тоже умею плакать. И тоже кое-кого... Повстречать... Хотела... - человеческая девушка с крыльями разрыдалась.
- А это что было? Прогулка по городу?
- Нет, я потерялась. Потерялась, хотя и помню дорогу. Брожу тут с самого февраля утра месяца. А никто и не замечает меня даже, все торопятся. Только вы и... Действительно! Кому нужен плачущий надгробный ангел, кроме своего хозяина?! Да никому больше в целом свете! А где его найти?

Кладбище человеческой девушки с крыльями, оказавшейся плачущим надгробным ангелом, оказалось большим домом. Оно не было похоже на всё то, что я знал о кладбищах. И на всё, что не знал - тоже. А ещё у него не было двери. Поэтому я решил, что это - просто музей и не надо придавать этому значения.
Но человеческая девушка с крыльями, оказавшаяся плачущим надгробным ангелом, промолчала мне что-то тёплое и ушла в большой дом-музей, в котором не было двери. Но она тоже не придала этому значения.
И началась ночь.

Видишь,
Покуда не стал лёд,
Кто-то глядит вверх
Из-под густой воды,
Чёрной густой воды,
Покуда не стал лёд.

Слышишь,
Покуда не лёг снег,
Что-то звенит в сон
В этом больном лесу,
Тихом больном лесу,
Покуда не лёг снег.

Помнишь,
Когда начинался свет
Пеньем слепых трав,
Сталью с крыла пчелы,
Белой ночной пчелы
Здесь начинался свет.

Знаешь,
Если придёт день,
Снова нам выйдет стать
Чёрной твоей водой,
Лесом моим больным,
Если придёт день...

Но вместо дня пришёл Кто-то, умеющий плакать. Он спросил: "Опять ты?", и я сказал: "Нет" (просто по привычке), тогда он спросил: "Тогда кто ты?", и я сказал: "Надо подумать. Послушать ночь".
Это была совсем молодая ночь, она любила смеяться, петь и есть звёзды. Это потом, ближе к вам, она пересчитает ожоги от фонарей и станет грустной. Со мной ночь смеялась и пела.
Кто-то, умеющий плакать, увидев, как мы с ночью смеёмся, поём и едим звёзды, стал почти живым, но его неживые сородичи после хорошо над ним поработали.

Неживым можно стать или родиться. Как и живым. Да и стать живым можно по-разному: одному хватает услышать радиопередачу без приёмника, другому надо для этого поговорить со статуйным изваянием, скажем, или получить мокрым кирзовым сапогом по лицу в соседней подворотне. В особых случаях сапог следует заменить рессорой от грузовика.
А разницы между ними почти никакой нет. Только неживые умирают, а живые - нет. И вовсе не потому, что они - гипсовые статуйные изваяния или кошачьи люди.
Вам, конечно, интересно, что бывает с живыми, когда они рождаются? Хорошо, сейчас расскажу... Нет, лучше не буду.
А загадаю я вам лучше загадку. А ещё лучше - две загадки! Две специальные ночные загадки.

Загадка первая:

Старик продавал вечность,
Похожую на собаку
С красным цветком за ухом,
С голосом из стекла.
Внутри у неё горела
Забытая кем-то книга,
Бродячий глазок ртути
И зеркало для весны.

На хрустале перекрёстков
Всех плоскостей смысла,
Где колеи параллелей
Напрочь сплелись в крест,
Старик продавал вечность,
Похожую на собаку,
Ценою в одно детство.
Не покупал никто.
А почему?

Загадка вторая:

Летучая мышь слепа. Майский жук - зряч, да, к тому же, летает быстрее. Отчего же мы так часто находим утром крылышки съеденных майских жуков?

Ну, как? Понятно вам теперь, что бывает с живыми, когда они родятся?

- И откуда ты такой? - сказал Кто-то.
- Я не откуда, я - куда. - ответил я и выплюнул крылышки майского жука.

Когда пришло время, ночь начала собираться дальше. Мне этого не хотелось, тем более, что на её опушке я познакомился с человеческой девушкой с двумя крыльями, оказавшейся, правда, плачущим надгробным ангелом, но она мне была дорога как память, и времени пришлось уйти обратно.
Однако Кто-то стал нервничать и приговаривать: "Уходи, сокровище нижней земли! Пора! Почему не приходит день?" Пока он всё это приговаривал, он почему-то становился стариком, но сам этого как-то не замечал.
Я попытался успокоить Кого-то, потому что в такие минуты он становился стариком, но он не поддавался: "А ты? Ты же хотел попасть на кладбище! Как ты теперь попадёшь на кладбище?" "Я и так на кладбище, сказал я. Я всегда на кладбище." И это тоже была правда.
"Ну почему, почему не приходит день!" - запричитал Кто-то, становясь стариком и снова готовясь заплакать.
Я пожал плечами: "Воля Божья".

Моя последняя игра -
Пробитый светом белый шар,
А в нём застыл чертополох
И взгляд, опущенный к воде,
Рука, свеча и рыбий смех,
И жёлтый кашель в темноте,
Тяжёлый свет, холодный звук
И полумесяц под ребром,

Колючий ворот у лица,
Песок в дырявом башмаке
И бег от чистого листа
С собою наперегонки,
Огонь на башне у реки
И корабли в пустом ведре,
И сладкий маковый покой
На чистых белых простынях.
И было пение лесов,
И визг звезды в слепой траве,
Но для всего назначен срок:
Разбился шар, и я уснул.


Кстати, а вы кто такие?




И будет тихий поцелуй,
Как гвоздь на блюде,
И будет палец у виска
Бессонной ночи,
И запах стали и вина,
Но в каждом слове
Таится очень белый конь:
Он ждёт кого-то...

Впрочем, это и не важно. Главное, что я вовсе не уснул. Наоборот: настало утро.
Я-то впервые видел утро, а вот Кто-то, умеющий плакать - не впервые, поэтому он закричал разные слова, вроде: "Ура! Хо-Хо! Светлое и Трисветлое Солнце!". И, конечно, он сразу помолодел, ведь он перестал причитать и плакать. И сделался уже, было, живым, как вдруг появились его соратники (те, которые сородичи) и унесли его с собой.
Они бы и меня с собой унесли в своё гнездо и снова принялись бы чему-нибудь учить, но я очень быстро спрятался в оставшуюся у меня молодую ночь.
Странное это дело - плакать. Когда плачут неженщины - они сразу же стареют, прямо вот-вот развалятся, ну, прямо, рухлядь какая-то. Их волосы седеют, как снег, зубы выпадают, как снег, кожа становится тонкой, как снежный наст. Словом, они превращаются в стариков, то есть - в снегопад (это одно и то же).

Отвечали невпопад,
Кто о чём ни говорил -
Наше время снегопад,
Наше время снегопад,
В небо плачут фонари.

Значит, всё наоборот -
Белым волком по степи...
Но дороже всех свобод,
Нам дороже всех свобод
Тихий голос изнутри.

Без начала и конца,
Без хулы и без молитв,
Только белые глаза,
Снежно-белые глаза
Бесприданницы-земли.

Но из этих снежных глаз,
Запредельный, как мечта,
Снегопад глядит на нас,
Снегопад летит сквозь нас,
Сквозь года и города,

И зовёт нас за собой,
Обещая новый век,
Век, в котором стихнет боль,
Где навеки стихнет боль,
Но едва ль растает снег.

У яслей и у могил
Отвечали невпопад:
Кто бы что ни говорил,
Кто бы что ни говорил -
Наше время - снегопад...
Наша правда - снегопад...
Наша вера - снегопад...

С немужчинами - совсем другое дело! Они, когда плачут, они совершенно молодеют: даже и не знаешь, что с ними делать. Только если в люльку положить и колыбельную спеть. Что такое люлька я тогда ещё не знал, это я всё остальное ещё до рождения знал, а вот что такое люлька - не знал. Правда, петь я к тому времени уже научился, чтобы это никому не бросалось в глаза. А вот что такое люлька - не знал. И не видел её никогда.

Ну, утащили кто-то Кого-то, умеющего плакать, к себе в гнездо, и хватит об этом. Жалко, конечно - мог бы живым со временем стать, а хватит. А я выглянул из моей молодой ночи и увидел, что утро и что надо двигаться вперёд. По кладбищу. Потому, что я всегда, всегда и везде - на кладбище.
А вперёд двигаться надо: я с этой мыслью родился. Только вот как с ночью быть? Она же моя? Моя. И как быть? Нельзя же её вместо шарфа повязать - засмеют все! И в карман её не положишь. Это вообще трудно, когда не знаешь, что такое - карман. Но тут мне кошачий человек помог. Он пришёл - и вдруг оказалось, что ночь - это его хвост. Присел - и, пожалуйста: ночь. Хочешь - прячься в ней от кого-то, хочешь - так смотри. А пошёл - хвост оказывается. Специальный, значит, такой хвостовой ноченосец этот кошачий человек оказался.
Посадил я его за пазуху (вот уж не знаю, что это такое, но кошачьи люди очень любят за пазуху, пришлось мне его туда посадить), и стал двигаться.
Вперёд? Вперёд.

Раскачало колокольню облаками до земли.
Выпил ворон страх и голос позабытого во сне:
Он сумеет, он напомнит в праздник битого стекла
Танец краденого сердца на последнем берегу!

Вьётся тропка через море к апельсиновой звезде,
Нерождённому - не проще, надо только привыкать.
То ли яблоко на камне, то ли Новый Авалон -
Танец краденого сердца на последнем берегу!

Всхлипнул кто-то на рассвете у погасшего костра,
Раскачало колокольню облаками до земли,
Вышел поезд на конечной, а потом - наоборот -
Танец краденого сердца на последнем берегу!

А впереди у меня оказалась человеческая бабушка. Я уже видел где-то человеческих бабушек, поэтому не испугался, а подошёл поближе. Стояла человеческая бабушка на чём-то таком, вроде пьедестала и продавала всяческие значки. Ну, про значки, тем более всяческие, я могу часами рассказывать, поэтому лучше я вам ни слова про них не скажу. Зато скажу вам про человеческую бабушку. Была она не живая, но и не неживая, как говорят, "нечто среднее". Я даже как-то засмущался. Зато одета она была так: в большой мёртвый платок. И приплясывала.
Я сперва решил, что она приплясывает от радости, и тоже стал приплясывать, чтобы завязать разговор. Этого требуют элементарные правила вежливости хорошего тона. Но потом понял: она приплясывает от холода. Холод человеческая бабушка хранила у себя внутри и пользовалась им, когда долго стояла на ветру или где-то ещё.
Увидев такое дело, я сразу перестал приплясывать и спросил:
- А вы всегда держите холод внутри? И он не портится?
- Что вы, - сказала человеческая бабушка - Конечно.
- А чем вы его кормите? - вежливо осведомился я.
- Кровью, дорогой, своей кровушкой. - Отвечала мне человеческая бабушка.
- А у меня есть кошачий человек - ноченосец и знакомая статуйная девушка с крыльями. Двумя. - похвастался я.
- Вот это да! - сказала человеческая бабушка.
- А вот это - "нет". - ответил я (по привычке).
- Я, пожалуй, поменяла бы вот эту пару значков на кошачьего ноченосца. - молвила человеческая бабушка.
Тут я задумался. Ноченосец мне, собственно, ни к чему. К чему он мне? Но у него есть молодая ночь, на опушке которой я попрощался с человеческой статуйной девушкой с крыльями. Она у него хвост. А это для меня кое-что значило. Поэтому я ответил так:
- Я бы с удовольствием, но есть одно обстоятельство: не могу. Но я могу научить вас одной песенке: "Добежала до края и упала вверх Моя песенка, глупая, как календарь".
- Слыхала я эту песенку. - сказала человеческая бабушка - Те её поют, кто с кладбища возвращается, особенно - дети.
- Могу научить. И всего за один этот значок. - торговался я.
- Ишь ты какой! - человеческая бабушка до того разозлилась, что даже засмеялась - А вот нельзя за один! За пару только можно! Они, - принялась рассказывать человеческая бабушка - значки эти, любовь у них. Вот. И только парой можно! Или я, по-твоему, разлучница?!
- Что вы - заплакал я - как вы можете осенять меня хотя бы тенью такого подозрения?! Я, к моему превеликому прискорбию, не имел понятия об их нежных чувствах... Иначе бы я никогда себе не позволил!
- Что ж, - смягчилась человеческая бабушка - тогда учи. Только не этой песенке, эту я уже знаю. Причём, по-моему, ещё до рождения.
Пришлось мне наскоро учить человеческую бабушку другой песенке, которую я сам ещё не знал:

А всё было просто: песок на ладони -
Открытая дверь в жёлто-красное небо.
Роса на плечах поспешивших вернуться
В край забытого сна и вишнёвого смеха.
А ладья уплыла, и никто не заметил,
По болотной воде, по пустым разговорам...

Дети
Смотрели на птицу,
Танцующую в огне.

А всё было просто: еловые ветви,
Дорожные сказки, молочные ночи.
Туман задрожал и рассыпался в бисер
По зеркалу листьев, не знавших асфальта.
Ладья поднималась всё выше и выше
Над рыжей водой и зелёным пожаром...

Дети
Смотрели на птицу,
Танцующую в огне.

А всё было просто: песок на ладони.
Захлопнулась дверца над маленьким миром.
Драконы играли в дыму и смеялись,
И не было места для многоточья.
А кто...
Кто остался в ладье,
Плывущей на радужных крыльях бабочки?

Дети
Смотрели на птицу,
Танцующую в огне.

А когда я научил человеческую бабушку этой песенке, которую я и сам до этого не знал, она поселила у меня на груди влюблённую пару своих значков.
Мы уже готовы были попрощаться, когда я всё-таки не удержался от вопроса. Так уж я хотел удержаться, но не удержался. И спросил:
- Скажите, а что будет с вами, когда у вас кончится вся кровь и останется только холод?
- Тогда - радостно сказала человеческая бабушка, напевая только что уплаченную мной песенку - я стану живой, что же ещё? Наконец-то! Понял?
Так я узнал ещё один способ стать живым: надо только выкормить своей кровью холод у себя внутри. Во как!
Замечательные создания, эти человеческие бабушки. Почти живые, а всё равно - как неживые. Всё-то равно они знают, всё-то равно они помнят, всё-то равно им надо. А всё равно - ещё неживые. Почти как кто-то. Только кто-то, они пугливые очень. Всех-то они боятся, на всех бросаются, прямо как собачьи люди. Собачьи люди ведь со страху бросаются, вот и эти - со страху. А человеческие бабушки - нет.
Человеческие бабушки - они ничего не боятся, ни Шибальбы, ни даже Темпон-Телона. Если бы я армию вдруг создавал, я бы её из человеческих бабушек создавал.
Хотя, армия - вообще штука странная. Неживым она не поможет, а живым - и вовсе ни к чему. Так что, подумал я, подумал, и не стал армию создавать. Вместо этого я стал на значки за неизвестную мне песню купленные смотреть.
На одном из них - так, ничего особенного, лапа какая-то, а на другом - тоже, вроде бы, лапа, но через неё улыбаются мне. Занятно! Не смотрю. Посмотрел - опять улыбаются. Очень улыбаются. Поулыбались, смотреть начали... Ласково смотрят, нежно...
"Ладно - решил я - будет им смотреться, пора мне дальше идти".
И пошёл.

Догорает время, а я - останусь
Сломанной рукой у соседской дочки,
Солнцем в потолок из стакана с чаем,
Белой простынёй на хрустальном поле.

Вот и чудеса заиграли в дудки:
Сняли часовых, а потом смеялись.
Превратился день в сигаретный пепел,
Постучал в окно перстеньком на пальце.

Только хлеб горчит,
Да сирень цветёт,
Да проломлен щит,
Да ладья течёт.

Берегла земля сон тугих кореньев,
Приносила ночь холодок да сказки,
Похвалялось зеркало перед цементом,
Только всё наружу: догорает время!

Догорает время, а я - останусь
Шестикрылой птицей в твоих ладонях,
Доверчивой птицей в твоих ладонях,
Беззубой птицей в твоих ладонях...

Пойти-то, я пошёл, только вот шагов (километров), примерно, пять прошёл, только человеческая бабушка с горизонта пропала - Кто-то навстречу.
Тот самый, умеющий плакать, почти живой. Но уже опять неживой совсем. С ним кто-то хорошо поработали у себя в гнезде, соратники его (которые сородичи). Теперь - как новенький.
Заступил он мне дорогу, и спросил... Знаете, что спросил, братцы? Спросил он: "Ваши документы".
Тут я и задумался: а что ему ответить? Такое что-нибудь ответить ему надо, чтобы он уже совсем живым стал. А не стал бы, так хоть отстал. Думал я, думал...
А он - "Предъявите ваши документы!" - а сам чуть не плачет, аж змеёй змеится, корнем в землю укореняется: видно, строгий зарок ему дали. А по всему - еле держится.
Тогда я уж совсем не выдержал и промолчал. Только на значок ему указал, где из-за лапы улыбаются. Кто-то, умеющий плакать, пригляделся, замер, потом снова пригляделся и снова замер.
А когда я значок прикрыл - "хватит, мол", смотрю, - а он-то, Кто-то, умеющий плакать, - живой! Совсем живой, братцы, понимаете! Вот так Кто-то, умеющий плакать, живым и стал.
Пригляделся я к нему, и показался он мне очень знакомым. А так как было он теперь живым, то я прямо его спросил: "Уж не ты ли мой брат, которого я никогда не видел?" Живой Кто-то сказал мне в том духе, что "Я", а я - страшно обрадовался, потому что никогда ещё живого брата не видел. Я и не живого не видел. Да и неживые живым не братья. Вот живые неживым иногда могут, а наоборот - никак!
Вот! И стали мы тогда с моим братом молчать обо всём на свете. Молчали мы с ним, молчали, и оказалось, он не сразу неживым сделался, а только после того, как родился. И родился-то он - не просто так - а сразу в форменной рубашечке, какую все кто-то носят.
Тогда его кто-то своим и признали, Ну, и забрали к себе. Дали ему нож, стакан и весы, и сказали, что он теперь свой. Кто-то, значит. А он, чувствуя, что он не свой им вовсе, расплакался от несправедливости и от того, что обманывает ожидания.

Долгожданное осеннее счастье:
Светофоры растеклись по асфальту.
Мы под пальцами дождя так похожи,
Выстилая суетой повечерье.
Но колючий новорожденный полдень
Вновь окажется пустою коробкой,
И рассыпанное Кем-то бессмертье
Утекает в тихий рай подворотен.

Вот тогда самый умный кто-то решил (у кого-то есть древнее пророчество): пришло предсказанное время, когда явится рождённый в серой рубашечке кто-то, умеющий плакать. (Сами кто-то плакать не умеют, а если плачут - значит, уже не кто-то они вовсе.) А это время, скажу я вам, не обещало для кого-то ничего хорошего, наоборот, обещало оно им много плохого, особенно - стать живыми. Но ведь кто-то кем-то остаётся только если он неживой ещё, а если живой - всё. Значит, живой, а не кто-то.
Решил тогда самый умный кто-то остановить всё это безобразие на корню. Для этого достал он особых корней в засушенном виде и стал на них останавливать. И успокоился только тогда, когда брат мой стал совсем уж неживым, даже таким: неживее некуда.
Одно только оставалось у моего брата от живых - умение плакать. Вот благодаря этому умению, он и стал опять живым.
Поэтому, но не только поэтому, спросил я молча у своего брата: с какой мыслью он родился? Брат мне безмолвно ответил, что родился он с мыслью: "идти назад".
"Вот - сказал я молча - поэтому ты всегда и заступал мне всю дорогу! Я-то родился с мыслью "двигаться вперёд!"
Это мы, таким образом, попрощались.
Напоследок я беззвучно спросил у своего Брата: "Увидимся ли мы когда-нибудь?" А он промолчал мне, что да, обязательно увидимся, увидимся дома. Я долго думал, как это принять, но под конец принял это за шутку, ведь он шёл назад, а я двигался вперёд, и мы расстались.

Засыпала волчьим глазом небесная степь -
Корабельная дорога, бездонная сталь.
Разбежались - не догонишь ручей и вода.
Верит небо в свои песни, как в пулю висок.

Нам бы вверх, да нету лестниц, и в гости не ждут:
Что упало - не приснится, не вернётся назад.
За столетиями пепла придёт немота
И родится на рассвете паутинкой в груди.

Память снега - до бурана, слезы - до огня,
Мы хотели возвратиться, да вышло не так:
Засыпала волчьим глазом небесная степь,
Корабельная дорога встречала живых.

Утро уже вылилось в полноценный день, и если бы его продавали, непременно бы просили за него полную цену. Безо всяких там "ночью дешевле".
Вокруг уже полно было людских людей, по обыкновению неживых. Шёл я промеж них, шёл, только вдруг мой хвостовой кошачий ноченосец и молчит мне так: "Дальше не ходи! Тут на перекрёстке Экзорцист есть, давай к нему!"
Смотрю - а на перекрёстке, и правда, Экзорцист стоит. И не простой это был Экзорцист, а Нарядный. Знал я о нём ещё до рождения, как водится. Был у него наряд: стоять на перекрёстке.
Только все неправильно это понимали: дескать, раз нарядный, чего ж без наряда? И стал Экзорцист потихонечку принаряжаться: то тут себе ленточку привяжет, то там колокольчик пришьёт, так принарядился Экзорцист и стал, в правду, Нарядным Экзорцистом.
Даже говорить, как все неживые, или молчать, как живые, он больше не захотел. Стал он разговаривать шелестом одежд, звоном колокольчиков и дрожанием ленточек на ветру. Кто понимал - благодарили за советы, кто не понимал - благодарили из почтения. И каждый подношение делал. А за то время пока Нарядный Экзорцист стоял, подношений вокруг него уже целая груда скопилась.
Когда я подошёл к Нарядному Экзорцисту, он сразу меня спросил звоном колокольчиков: "Чего надо?"
Тогда я сказал:
- Да ничегошеньки мне от Вашей Нарядности не надо, это мой кошачий ноченосец попросил.
- А-а-а! Тогда слушай! Как зима стемнеет, выходи в Чисто Поле! - ответил дрожанием ленточек Нарядный Экзорцист.
- Зачем? - спросил я.
- Гусли поют на ветру нежнее! - ответил шелестом одежд Нарядный Экзорцист и протянул руку.
Что он сказал я, конечно, сразу понял, но руку его, на всякий случай, поцеловал. Нарядный Экзорцист весь зазвенел от удовольствия: очень он любил, когда ему руку целуют. И снова протянул руку. Я уже было, хотел её ещё раз поцеловать: с меня не убудет, а ему приятно, но только он ничего такого мне не разрешил, наоборот, показал пальцем вниз.
- Подноси! - сказал Нарядный Экзорцист звяком пряжек.
- Что? - не понял я.
- Подношение! - сказал дрожанием ленточек Нарядный Экзорцист.
- А что мне подносить-то? - спросил я.
- Лучше всего - своего хвостового кошачьего ноченосца. - блаженно жмурясь, прошелестел складками Нарядный Экзорцист - Или один из этих значков.
И что мне было делать? Кошачьего ноченосца я подарить не мог. Сам-то ноченосец был мне совсем ни к чему, но вот молодая ночь, на опушке которой я попрощался с крылатой статуйной девушкой... Но и один значок я поднести ему никак не мог: тогда я стал бы разлучником.
Тогда я незаметно запустил руку в одежды Нарядного Экзорциста, который, как и всегда, высматривал на берегах перекрёстка, и оторвал там большой колокольчик.
- Вот это я подношу Вашей Нарядности с огромной благодарностью за Ваши светлые и мудрые слова! - сказал я.
Нарядный Экзорцист весь зашелестел от счастья и принялся сразу же пришивать к своим одеждам новый колокольчик, который на самом деле был старым колокольчиком, оторванным мной.
Потом я узнал, что так многие делали из тех, кто обращался к Нарядному Экзорцисту (уж больно часто он насторону смотрел). Даже кому он давал дельные советы. Но я-то сразу понял, что он мне сказал. А сказал он вот что: полную бессмыслицу.
Другое дело, что сделать всё, что он посоветовал, надо: ведь это сам Нарядный Экзорцист приговорил. А раз он приговорил, то приговор его должен свершиться, что бы он там ни сказал.
Такая у них, у всех сила есть. Кто-то тебя учить начнёт, а ты и поперёк не скажешь, живой ты или не живой. Нарядный Экзорцист приговорит - надо сделать, что он ни скажи.
Так мне и пришлось, братцы, искать Чисто Поле. Лучше было найти его заранее, пока зима не стемнела.
Много полей я обошёл, вам столько полей и не снилось даже, да только все они были какие-то грязные или нечистые, а Чисто Поле - ну никак и нигде мне не попадалось. Тогда от горя сел я посреди какого-то грязного поля и заплакал. А что ж ещё-то делать оставалось?


В окне напротив кто-то ждёт,
А у меня рябит в глазах,
И не поймёшь, откуда дым,
И эта память, и песок.
Нажми на реверс - там закат
Растёкся в девять этажей,
И кто-то синий заглянул
В моё открытое окно.
Вокруг дрожал звенящий мир;
Он обречён на немоту.
Он был наказан немотой
Во искупление чудес.
Во искупление чудес,
Во искупление себя,
За каждый првый день зимы,
За детский плач и детский смех.

В окне напротив кто-то встал,
Зажёг и вышел на балкон.
Он был доволен тем, что есть
Квартира, дача и жена,
Что внуки скоро подрастут,
Кусок слюды под языком...
Стоять! Откуда здесь слюда?!
Сто ять! Сто ять! Сто двадцать ять!
Река вспорола горизонт,
И с веток капает свинец,
И белый праздник - тут как тут!
Да Бог с ним! Заново начнём.
Но нет холста и красок нет,
По обе стороны окна
Остался только белый свет,
И время выпило цветы.

И, вспоминая каждый миг,
Я забывал по тыще лет, -
Как через ветер - напролом:
Кто я? Зачем? Куда иду?
А кто-то в лотосе молчал
И улыбался мне сквозь дым:
"Мол, так и надо, так - всегда,
Не плачь, малыш, ступай смелей!"
Тогда и яблоню качнёт
В колодец белым лепестком,
И конь продаст своё седло,
И свет ударит напрямик.
Во искупление чудес.
Во искупление себя...
В окне напротив - гасят свет,
А у меня рябит в глазах.








А было это поле такое: очень нечистое, прямо очень грязное (всё снегом запачканное) и очень большое. Такое большое, что ни одного времени, ни одного года оттуда видно не было.
Сидел я, значит, посреди этого нечистого поля и плакал. Сколько часов времени я там просидел - не помню. Я и вас-то не помню... Помню только, что пока сидел, поле два раза травой поросло, снег, правда, ни разу не таял, но так и должно быть. Это я ещё до рождения знал.
Снег, он такой. Все неживые думают, что снег таять может, а он - не может. Так и лежит: один за другим. Людские люди думают ещё, что снег убирают, а на самом деле он не убирается вовсе. Людские люди, да и все остальные люди тоже не могут снег убирать. Снег убирать могут только Снежные Машины. Но о них людские люди не знают ничего. Зато я знал о Снежных Машинах, ещё до того, как родился.

Когда отравленный цветок родится белым фонарём,
И пеплом станет стрекоза в сырой ладони четверга,
На перекрёстке встанет пыль, и обернётся водопад,
С начала повторится сон, и заяц выплюнет змею.

На праздник битого стекла, на вечно разведённый мост
От безнадёжных и святых, от всех придуманных чудес,
Забиться в угол и смотреть, как точкой сделался дракон
Сквозь треугольное кольцо прозрачных ветреных часов.

Когда тебя окрестят вспять, и мантра выстрелит в висок,
Когда зубами скрипнет ночь, червём под кожу проскользнёт,
Ударит кислою звездой из горла в гору и назад, -
Сначала повторится сон, в котором вечно нет тебя!

И вот, только я подумал, что мне делать дальше, потому что нельзя всё время сидеть и плакать, особенно, если родился с мыслью, что надо двигаться вперёд, только я это подумал, как на нечистом поле появились Снежные Машины.
Были они, Снежные Машины, похожи на обычные машины, но только были они снежные, потому так они и называются: Снежные Машины.
И принялись Снежные Машины есть снег на всём нечистом поле (нечистое поле ведь было испачкано снегом). Стали они делать это так: от дальнего горизонта до меня и обратно.
Но я не испугался, ведь я знал Снежные Машины ещё до рождения. Поэтому я сделал вот что: я стал ждать. А Снежные Машины всё ели и ели снег, пока не съели весь снег на нечистом поле. А когда Снежные Машины съели весь снег на нечистом поле, то собрались возле меня и замерли.
Были они, Снежные Машины, как и все машины, не живые, но и не неживые, как говорится "ни то, ни сё", или как человеческая бабушка, а собрались вместе и замерли они потому, что на этом нечистом поле было их гнездо, или "парк".
И как только Снежные Машины собрались возле меня и замерли, самая старая Снежная Машина обратилась ко мне так:
- Мы здесь отдохнём.
И я ответил:
- Хорошо.
Тогда я огляделся и понял, что после того, как Снежные Машины съели весь снег на нечистом поле, вся грязь с нечистого поля пропала, и нечистое поле сразу же стало Чистым Полем. А это было уже то, что надо.
А как только я это понял (очень громко), мой хвостовой кошачий ноченосец выскочил у меня из-за пазухи прямо в Чисто Поле. А так как кошачий ноченосец был не просто кошачий человек, или что-то подобное, а был он ноченосец, то зима в Чистом Поле сразу же начала темнеть.
Потому, что без снега и так любая зима потемнеет, а уж если кошачий ноченосец появится - и подавно.
Так вот, когда мой кошачий ноченосец оказался в Чистом поле, он сразу сел, и вокруг началась молодая ночь, на опушке которой я попрощался с человеческой статуйной девушкой. А зима - что ей, бедолаге, оставалось? - потемнела ещё больше.
Но тут уж зима не выдержала всего этого, стала сама не своя, возмутилась, сделала магическое действие и появилась в Чистом Поле сама, собственной Морозной Персоной. Но так как у зимы лица нет, а есть только снег, мороз и всякое такое прочее, то и Морозная Персона оказалась безликой.
Увидев безликую Морозную Персону, я очень испугался, хотя и знал всё это до рождения. Потому, что безликие Морозные Персоны - не самое приятное, что можно увидеть молодой ночью в Чистом Поле. Я, конечно, попробовал спрятаться от неё в молодую ночь, но из этого ничего не получилось.
Тогда мой кошачий ноченосец стал бегать вокруг безликой Морозной Персоны и петь заклинание. А бегал он вот так: хороводом.

Расскажи мне, Зима, где ты прячешь тепло,
Как ты пишешь стихи ветром злым на снегу,
Как взнуздала пургу, постучала в окно,
Распахнула мой сон да уселась к огню...

Я пойду за тобой, хоть следов не сыскать,
Я поставил свечу на углу декабря.
Ты отпустишь ветра землю в снег пеленать,
На опушке среды ты обнимешь меня...

На оконном стекле отпечатки ветров,
На замёрзших ветвях - пожелтевшие сны.
Заплутал Новый год в лабиринте дворов
И остался у нас до рожденья Весны...

Как за белой стеной - голубые леса,
Как заснула земля - королева сама...
Если ты ещё здесь - посмотри мне в глаза:
Это - наша Зима!

И вот, только кошачий ноченосец пропел заклинание, как безликая Морозная Персона заметно ко мне потеплела и даже пожелала со мной молчать.
- Кто ты? - промолчала безликая Морозная Персона.
- Нет - замолчал я в ответ (по привычке и от страха).
- Что тебе нужно? - молчала громовым голосом безликая Морозная Персона.
- Мне нужно двигаться вперёд - смолчал я.
- Тогда зачем ты здесь, в моём Чистом Поле? - грозно промолчала безликая Морозная Персона.
- Это Нарядный Экзорцист приговорил. - робко промолчал я.
- А-а-а! - потеплела безликая, уже Несильноморозная Персона - Значит, вот что! Хорошо! Я пойду с тобой! Но тогда скажи, чей облик мне нужно для этого взять? Или кого ты хочешь себе в спутники?
Ещё до рождения я знал, что зима с удовольствием путешествует по земле, но вот в чьём облике ей лучше идти? Или кого бы мне лучше взять себе в спутники? Я сначала хотел подумать подальше, но потом не стал: ни к чему это. Поэтому я подумал близко и сказал сразу:
- Пусть это будет человеческая статуйная девушка с двумя крыльями, которая плачущий надгробный ангел из музея без дверей. - храбро промолчал я.
- Будь по-твоему! - промолчала тёплым голосом безликая Несильноморозная Персона - Тогда убирай свою молодую ночь, ложись и жди впредь до того, как зима опять станет белой.
- Договорились. - смолчал я, и на это безликая Несильноморозная Персона начала удаляться восвояси, но я решил сам задать безликой Несильноморозной Персоне вопрос, если уж она стала такая Несильноморозная:
- Скажи, а что такое - люлька? Всё я знал до рождения, даже господина Загоскина, прозаика, а вот что такое люлька - и сейчас не знаю. Что такое?
- Люлька? - безликая Несильноморозная Персона снова стала Морозной Персоной, даже Сильноморозной Персоной - А вот об этом тебе знать и не полагается, хотя, конечно, это что-то вроде рукодельного инкубатора.
На этом безликая Сильноморозная Персона удалилась восвояси, а я убрал хвостового кошачьего ноченосца за пазуху, лёг посреди Чиста Поля и стал ждать.

Если было - оглянись,
Если не было - не жди:
Как отсюда до весны
В каждом пальце скорпион.

Ты, потерянный алтын, -
Два крыла, а между них -
Укуси меня, звезда,
Если где-нибудь соврал.

Шли по лесу деревА,
Тяжело с собой несли
В Зелену свою страну
Слово, что нельзя сказать,

Сказку, как на вОсьмый день
Из медведя вышел снег,
Самого себя белей,
И по лесенке ушёл,

Как Ивашка-Богослов
Сеял во море ячмень,
Как у бабы на спине
Потерялся караван.

Посерёд сырой земли
Крутит девка канитель,
А кого сожрёт тропа -
Выше города не плачь.

И вот когда я лёг в Чистом Поле, убравши молодую ночь вместе со своим кошачьим ноченосцем и стал ждать, я вдруг понял, что заснул. То есть, я, конечно, знал, что умею спать, ещё до рождения, но раньше мне спать как-то не приходилось. Ведь я родился с мыслью, что надо двигаться вперёд, а не спать.
А тут я понял, что заснул. Прямо как человеческий человек. А что делают людские люди, когда спят? Людские люди, когда спят, снимают кино. Всегда, когда спят, людские люди снимают кино. То есть, они могли бы и вовсе не спать, но все они думают, что надо спать. И спят.
Во сне людские люди могли бы подстригать анемоны или, например, гулять по кладбищу, но они вместо этого снимают кино.
Мне показалось любопытным снимать кино, поэтому я тоже решил снимать кино. И это была воля Божия.
Сначала ничего не было вообще, но потом в это вообще начали осыпаться всякие слова: Подпоясанный безвозвратно растраченным семенем, во имя синей совы и вечносолёного поцелуя, совершенно олений хохот поскользнулся на твоём взгляде...
Но это было ещё не кино, ведь я в первый раз снимал кино, и оно не очень-то у меня получалось. Но потом понемногу у меня начало получаться. А потом - даже очень получаться.



Первый кадр: песок. На песок опускается детская ладонь. Ладонь исчезает. На песке остаётся отпечаток кошачьей лапы. Голос за кадром: "Песок - самое медленное из зеркал".
Отъезд. На песке у реки сидит ребёнок и рассматривает свою руку. Голос за кадром: "Всё дело в том, что мы никогда не знаем точно, по чьему образу и подобию мы были созданы".
Ребёнок смотрит в камеру, камера смотрит в ребёнка.

Второй кадр: длинная готическая галерея. По галерее медленно движется фигура в белом плаще с капюшоном, лица не видно. В руках у неё чаша. Голос за кадром: "Как нам хотелось бы увидеть всё изнутри..."
Фигура в плаще проходит сквозь колонну и исчезает. Голос за кадром: "Но, оказавшись внутри, мы понимаем: выхода наружу нет!"
Камера всматриватривается в покрытый оспинами мрамор. Внезапно по нему пробегает тень.

Третий кадр: по дрожащей воде пролетает птица. Голос за кадром: "Подарив ребёнку этот мир, помни..."
Отъезд. В глазах одетого в лохмотья старика, глядящего на древние камни, застыли слёзы. Голос за кадром: "...однажды у него отберут твой подарок".
Камера поднимает глаза.

Четвёртый кадр: возле древних камней тигрица вылизывает тигрёнка. Голос за кадром: "Порой, когда мы подчиняемся своим инстинктам, нам кажется, что время замирает..."
Камера вообще ничего не успевает: раздаётся хлопок выстрела и наступает темнота.
Охотники снимают с тигрицы шкуру. Рядом играет тигрёнок. Голос за кадром: "На самом деле, в такие моменты мы бессмертны".
Бабочка, за которой гонится тигрёнок, взмывает вверх. Оказывается, наверху уже протянули провода и построили город.

Пятый кадр: Бабочка садится в лужицу бензина на асфальте. Голос за кадром: "Чтобы разнообразить свой скудный рацион, бабочки вынуждены питаться и минеральными веществами, производимыми человеком..."
На бабочку наступает ботинок. Голос за кадром: "...Которые, впрочем, вполне доступны и в дикой природе". Следующий ботинок наступает на то, что было бабочкой...
От горя камера переходит в чёрно-белый режим.

Шестой кадр: Отъезд. Это парад. Стройными колоннами перед камерой проходят ветераны чеченских кампаний, погибшие в бою, посмертные герои Великой Отечественной, расстрелянные белые офицеры, в капусту изрубленные гусары 1812 года, ратники Дмитрия Донского с раскроенными черепами и выпущенными внутренностями, римские легионеры, растерзанные германскими всадниками. Голос за кадром: "Человек не способен ничего не хотеть..."
Камера оборачивается туда, где должны стоять принимающие парад. Там никого нет. Голос за кадром: "Но некоторым стоит осторожней относиться к своим желаниям".

Седьмой кадр: не вынеся этой пустоты, камера поднимает глаза вверх. Наверху клубятся осенние тучи. Чуть ниже - оголённые ветки деревьев, с которых ветер срывает последние трупы листьев. Они похожи на мёртвых бабочек. За пением ветра слышны тихие звуки расстроенных струн. Внезапно что-то происходит, мы видим груды листьев на земле, парковую дорожку, усыпанную листьями... И темнота. Голос за кадром: "Смотри под ноги!"

Восьмой кадр: снова светло. Чья-то рука раскачивает ритуальный буддийский колокольчик. Голос за кадром: "Самоотречение, концетрация, слияние с абсолютом..."
Отъезд. Буддийский монах с ваджрой и колокольчиком сидит посередине пустого скоростного шоссе. Голос за кадром: "...хороши тогда, когда нет другого выхода". Внезапно над монахом вырастает громада грузовика.
Камера кидается к нему в кабину.

Девятый кадр: кабина грузовика. Водитель одет в рекламную ростовую куклу зайца. Голос за кадром: "Дорога - лучший способ спрятаться от себя".
Заяц за рулём снимает с себя голову, под ней ничего нет. Голос за кадром: "Но и тут нас подстерегают всякие неожиданности".
Камера смотрит в пассажирское окно. Там видна свора бродячих собак, несущихся к машине.

Десятый кадр: камера неожиданно оказывается обочине. Уже настала зима, и собаки бегут по глубокому снегу к камере. Голос за кадром: "Мы очень любим всех. Но почему же тогда мы боимся тех, кого приручили?"
Собаки бросаются к камере, на снег брызжет кровь, камера падает.
Перемотка назад.

Одиннадцатый кадр: Собаки снова несутся к камере. Голос за кадром: "Может быть, им просто хотелось человеческого тепла?"
Собаки подбегают к камере, виляя хвостами, ведут себя вполне мирно. Внезапно одна из них с визгом отскакивает, как от удара. Другая, третья... Голос за кадром: "Впрочем, это уже не важно..."
Камера понуро смотрит в снег.

Двенадцатый кадр: белый лист бумаги. Над листом бумаги склонилась девочка с карандашами. Вдруг с внутренней стороны листа кто-то начинает стирать белый цвет. Лист оказывается прозрачным. За ним - другая комната, в которой другая девочка протирает окно, выходящее прямо в этот лист бумаги. Голос за кадром: "Дети всё время что-то рисуют"
Девочка в нашей комнате принимается обводить контуры увиденного. Другая комната постепенно гаснет. На листе бумаги остаётся только детский рисунок. Голос за кадром: "Не обращайте внимания, это всего лишь дети".
Камера до того внимательно следит за появлением рисунка, что в какой-то момент теряется в одной из его линий.

Тринадцатый кадр: какие-то обрывки, чьи-то ноги, вопль "The Blindman!!!", снова обрывки. Трясущийся вагон, взгляд камеры из кармана, утыкающийся в куртку...
Темнота. Голос за кадром: "Простите! Этот кадр у нас почему-то не удался..."

Четырнадцатый кадр: чёрное становится осязаемым, обретает фактуру. На чёрный бархат садится бабочка. Ползком она перемещается в сторону и вдруг оказывается на чём-то жёлтом.
Отъезд. Бабочка ползёт по костям скелета австралопитека. Голос за кадром: "Извините, а мы с вами нигде не встречались?" Бабочка снова переползает на бархат и улетает.
Камере остаётся только смотреть в черноту.

Пятнадцатый кадр: темноту лижет тонкий луч света. Оказывается, кто-то распорол штору с обратной стороны. Щель становится шире. Настолько, что в неё удаётся пролезть камере. Вокруг - каморка, всё в пыли и паутине. Голос за кадром: "В желании познавать новое мы просто не знаем границ!".
Камера оборачивается. За компьютером сидит Буратино, проткнувший носом нарисованный на холсте монитор. Взгляд камеры скользит вниз по его фигуре: ноги уже пустили корни прямо в пол. Голос за кадром: "хотя нам ещё пока тяжело оторваться от земли..."
Камера следует за корнями Буратино.

Шестнадцатый кадр: под землёй. Нора в разрезе, по ней ползёт крот, сжимающий в зубах бабочку. Голос за кадром: "Круг замкнулся."
Крот замирает. Камера присматривается к его мордочке. Становится видно: он мёртв. От бабочки остались только крылья. Тонкий червячок выглядывает из его пасти. Голос за кадром: "Нет ещё. Нет."
Червячок принимается ползти вверх. Камера следует за ним.
Голос за кадром:
"К осколкам снега, лужам пыли,
Где прошлое уже забыли,
Следам руин и ранам пашен,
Которым год уже не страшен,
Где чёрные от боли реки
Глядят кино о человеке,
Туда, где ты рождён из глины,
Где жизнь и смерть, где всё едино... Вот бредятина-то!"

Семнадцатый кадр: поверхность земли, песок. Он медленно и трудно вздувается, и оттуда проклёвывается человеческая рука. Похоже, детская. Голос за кадром: "И вот, всё повторяется заново..."
Рука складывает пальцы в фигу. Голос за кадром: "Нет?"
Камера смотрит вверх. Потолок.

Восемнадцатый кадр: потолок. На потолке играют блики, как от освещённой воды. Голос за кадром: "Зачем нам всё это нужно?"
Камера опускает взгляд, вокруг стены. Вниз. Внизу, вместо пола - кусочек моря. Голос за кадром: "Осторожно! Если слишком быстро спать, можно проснуться!"
Камера опускается к воде.

Девятнадцатый кадр: вокруг стены. Внизу пол. Если бы он не был внизу, он был бы стеной. Камера смотрит наверх. Наверху, вместо потолка - кусочек моря. Голос за кадром: "Согласно теории относительности Эйнштейна, всё относительно".
Камера движется наверх. И оказывается на берегу, где спиной к ней сидит на песке ребёнок. Голос за кадром: "Я же говорил!" Камера обходит ребёнка. Он замечает камеру и поднимает на неё свои рысьи глаза.
Он смотрит в камеру, камера смотрит в него.

Двадцатый кадр: вид сверху. Зелёная лужайка с древними руинами. Рядом с руинами лежит старик в лохмотьях, полуприкрытый тигриной шкурой. Его глаза открыты и устремлены в небо. Голос за кадром: "Смерть двоих порождает величие третьего"
Наезд. Камера внимательно смотрит в глаза старика. В небе пролетает бабочка. На середине полёта она начинает дрожать, всё мутнеет. Голос за кадром: "Но, даже проснувшись, мёртвые продолжают плакать".
Камера ныряет в небо.

Двадцать первый кадр: готическая галерея. Из стены появляется фигура в плаще, но уже без чаши. Голос за кадром: "Так что же прячется внутри?"
Фигура приближается к камере и распахивает плащ. Внутри только полная темнота.

Двадцать второй кадр: в темноте появляются кружащиеся проблески, вся она начинает пульсировать. Проблески всё больше освещают темноту. Становится видно, что это - танцующий у костра шаман, бьющий в бубен. Голос за кадром: "С этого всё началось..."
Шаман танцует всё быстрее, пульсация всё чаще... В апогее он падает на землю. Камера приближается к его лицу с остановившимися глазами. Голос за кадром: "...и ни чем другим закончиться не могло".
Камера смотрит в его глаза, в которых движутся созвездия. Ныряет в них.

Двадцать третий кадр: созвездия, кружащиеся в небе. Неожиданно между камерой и небом по стеклу проползает змея. Голос за кадром: "Пожалеем её... Она просто потерялась".
По стеклу кружатся осенние листья. Особенно сильный порыв ветра сдувает их. На стекле остаётся одна бабочка. Голос за кадром: "Бабочки никогда не смогут жить по закону листьев".
Камера подкрадывается к тёмному силуэту бабочки. Темно.

Двадцать четвёртый кадр: не темно, как через сухой лист. Лист сдувает ветер. На зелёной лужайке возле древних руин старик в лохмотьях укрывает тигриной шкурой мальчика с глазами рыси. Голос за кадром: "Внутри матки акулы появляется сразу несколько эмбрионов. Свободно плавая в околоплодной жидкости, они поедают друг друга до тех пор, пока не останется только один. Он-то и родится на свет".

Двадцать пятый кадр:, утренний полумрак, смятая тюремная кровать. Камера оглядывает камеру. Небольшое, густо зарешеченное окно, дающее слабый свет, четыре стены и грязный пол. Ни малейшего намёка на дверь. Голос за кадром: "Странно! Куда же мог деться он? И, кстати, как сюда попал я?!"







Я лежал на пустоте и беззвучно наблюдал,
Как котёнок-гололёд усмехнулся мне в висок.
По дороге на костёр улыбалась Жанна д'Арк,
А в кармане - пропуск в рай, карамелька на потом.

Как за тридевять широт по ту сторону стекла
Вифлеемская звезда захлебнулась немотой.
Белый всадник на реке расстрелял в упор закат,
Закипела волчья кровь через годы напрямик.

А в распахнутых домах миррой пахнут образа:
Газированная ночь. выгорает Вавилон.
Вышло времечко за дверь, я остался наблюдать,
Как котёнок-гололёд усмехнулся мне в висок.

Так вот, пока у меня всё это получалось, зима в Чистом Поле опять стала белой и безликая Морозная Персона возвратилась.
Но возвратилась она уже не просто так, а в облике человеческой статуйной девушки с крыльями, которая была плачущим надгробным ангелом из дома-музея без двери. И, раз уж
Ваше мнение:
  • Добавить своё мнение
  • Обсудить на форуме


    2007-12-13 10:22:04 А.Л.
    Пожаловаться администрации на комментарий
        Ник, Вы что, сумасшедший?:)
    неудобно же читать

    2007-12-13 15:14:15 Ника Морозова
    Пожаловаться администрации на комментарий
        И....так, чего это тут такое? Кто разрешил застраивать без санкции?
    Где у Вас разрешение Горпромнадзора??
    И почему сидите, когда с Вами старший по званию разговаривает?
    Ник...поШти шо тезка...давай-кО, непризнанный ты наш гений полегШе маненько, сбавь обороты-то....
    И по существу: я дурачилась, не обижайтесь...
    Будет время - прочту.

    2007-12-13 15:18:59 А.Л.
    Пожаловаться администрации на комментарий
        кроме шуток - про зиму понравилось:)

    2007-12-13 15:20:12 А.Л.
    Пожаловаться администрации на комментарий
        И котенок-гололед тоже классное


    Комментарий:
    Ваше имя/ник:
    E-mail:
    Введите число на картинке:
     





    Украинская Баннерная Сеть


  •  Оценка 
       

    Гениально, шедевр
    Просто шедевр
    Очень хорошо
    Хорошо
    Нормально
    Терпимо
    Так себе
    Плохо
    Хуже не бывает
    Оказывается, бывает

    Номинировать данное произведение в классику Либры



    Подпишись на нашу рассылку от Subscribe.Ru
    Литературное творчество студентов.
     Партнеры сайта 
       

    {v_xap_link1} {v_xap_link2}


     Наша кнопка 
       

    Libra - литературное творчество молодёжи
    получить код

     Статистика 
       



    Яндекс цитирования

     Рекомендуем 
       

    {v_xap_link3} {v_xap_link4}








    Libra - сайт литературного творчества молодёжи
    Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются законом.
    Ответственность за содержание произведений несут их авторы.
    При воспроизведении материалов этого сайта ссылка на http://www.libra.kiev.ua/ обязательна. ©2003-2007 LineCore     
    Администратор 
    Техническая поддержка