Libra - сайт литературного творчества молодёжи Libra - сайт литературного творчества молодёжи
сайт быстро дешево
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
Поиск:           
  Либра     Новинки     Поэзия     Проза     Авторы     Для авторов     Конкурс     Форум  
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
 Роман Шиян - СВОБОДА - НАВСЕГДА 
   
Жанр: Проза: Рассказ
Статистика произведенияВсе произведения данного автораВсе рецензии на произведения автораВерсия для печати

Прочтений: 0  Посещений: 1375
Дата публикации: 26.6.2009

из книжки "Жил-был я...".

ВНИМАНИЕ - НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА!

1
В разгаре «тихий час». В школьном дворе не было ни души. Я сбивчиво и одиноко вышагивал взад-вперёд по беседке, мучительно размышляя над вопросом: «Стоит ли переселяться жить в дом престарелых?..». Успокаивающе поскрипывал нестройный ряд запылённых половиц под тяжестью моего бараньего веса, настраивая на продуктивный лад. Басовито содрогалась опустевшая лавочка, где буквально до обеда теснились шумною гурьбой завсегдатаи, знавшие не понаслышке почём фунт «Примы» и пол-литра палёнки*… Но в тот момент все они с отягощёнными желудками разбрелись по кроватям вздремнуть. А мне не спалось – я гулко медитировал. Мысль, навеянная моей учительницей по литературе Татьяной Ивановной, о переселении тела в невиданные края не давала мне покоя.
Накануне, в один из ясных апрельских дней я остался в классе во время большой перемены, чтобы в ускоренном темпе освежить память перед предстоящим уроком. Все остальные мои однокашники свалили во двор покурить, погулять, потрепаться. В класс зашла Татьяна Ивановна с охапкой тетрадей и журналом, в котором фиксировалась наша успеваемость, и села за учительский стол со словами:
- Я так и знала, что ты останешься!…
Я улыбнулся.
Её лицо приняло задумчивый вид. После паузы Татьяна Ивановна спросила, интонацией голоса предвещая разговор на равных и на серьёзную тему:
- Ром, ты никогда не задумывался над тем, где ты будешь жить после окончания школы?
Несколько растерявшись от банального, как мне показалось, вопроса, я ответил:
- Нет… Но, скорее всего, дома… с родителями.
- А не лучше ли тебе остаться жить после школы в доме престарелых?
На моём лице видимо отобразилось недоумение.
- Извини за прямолинейность, но послушай, – продолжала она. - Я видела твоих родителей – они весьма немолодо выглядят. Сколько им? Почти шестьдесят?
Я кивнул.
- Видно, что жизнь для них – тяжёлое испытание… Я ничего не имею против твоих родителей. Наоборот, они дали тебе великолепное воспитание... Но пойми. Ты сейчас в девятом классе, пройдёт ещё три года, прежде, чем твоё обучение подойдёт к концу… Уходить после десятого класса тебе нет никакого смысла. Надеюсь, ты со мной согласен?
- Да, торопиться некуда, - был мой ответ, в котором смешались фаталистическая грусть и пионерский оптимизм. На самом деле, жизнь наскучила мне в те лета, и хотелось перемен. Консервационный режим интерната давил на психику.
- Три года!.. – подчеркнула Татьяна Ивановна. – Твои родители – пожилые люди и время для них течёт очень быстро. А за тобой нужен уход…
- Да я понимаю, - предупреждая ряд неприятных следствий из её монолога, произнёс я.
- К тому же, в доме престарелых проживают не только люди преклонного возраста, но и твои сверстники… Пусть их и немного, тем не менее… Во всяком случае, ты всегда будешь одет, обут и накормлен. В реальной жизни, за воротами детского дома, нет никакой гарантии, что у тебя будет хотя бы это. Подумай над моим предложением. Я ни в коей мере не хотела тебя обидеть или переубедить. Просто, мне кажется, там тебе будет лучше.
После разговора с учительницей я с неделю мысленно почёсывал затылок в размышлении о том, какой вариант будущего мне выбрать. Удобное до определённой поры существование с родителями, где у меня нет никого из друзей и подруг. Или неопределённое проживание в неизвестных условиях, но с похожими, как физически, так и морально, людьми, с которыми рано или поздно завяжу дружбу. С каждым днём второй вариант становился всё более и более привлекательным, обрастающим моими оптимистическими и амбициозными фантазиями. И словосочетание «дом престарелых», которое ассоциируется, если трезво вдуматься, с одиночеством, обречённостью и унынием, преображалось во мне в те годы в прибежище свободы, равенства и взаимопонимания.

Закончив девятый класс, я приехал домой на летние каникулы, и решил деликатно сообщить о своём намерении родителям.
- Разве мы не всё для тебя стараемся делать?! – с вызовом, скрывающим обиду, спросила мама.
- Ма-а?.. Я не в этом смысле… Просто… Ведь здесь у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. А там – будут.
- Решай сам, - сухо произнесла мама, продолжая мыть посуду.
Её отстранённость меня несколько смутила. Папе я ничего говорить не стал, зная, что мама сама сообщит ему эту новость за ужином. К новости отец отнёсся довольно спокойно:
- Хочешь жить в доме престарелых? Пожалуйста. Мы не настаиваем. Это твой выбор.
Только год спустя, сидя за столом и на равных общаясь со мной, мама призналась:
- Ты знаешь, сынок, я, когда услышала от тебя, что ты собираешься в стардом, я поначалу на тебя обиделась: родителей своих бросаешь, чужие мы для тебя? И эту вашу Татьяну Ивановну с говном готова была съесть за такой совет, - мама комически показала злобную гримасу. – Как!? Я не позабочусь о своём ребёнке!!? Да я горы сверну!.. Но потом подумала – а ведь она права. Здоровье - никуда, нервы - ни к чёрту! Да дело-то не в этом… Пусть и в золотой ты у нас, но в клетке. Это – да. Неделю-две поживёшь и начинаешь метаться. Тебе и вправду в стардоме будет лучше… К тому же, ты говоришь, подружка твоя, Анжелка, тоже туда собирается.
(Перспектива жить с подружкой в одном и том же заведении меня окрыляла).
И добавила, озабоченно вздохнув:
- Соседи, правда, будут обсуждать: «Бросила-таки своего сыночка» - ну да всем не объяснишь. Так ведь?
Я согласился.
В те незапамятные времена у меня были довольно натянутые отношения с родителями – переходный возраст. Все их нравоучения я воспринимал в штыки, дерзко иронизировал по поводу их высказываний, пытался найти «остроумные» контраргументы. Казалось, что своими советами родители хотят меня унизить в интеллектуальном отношении, намеренно занижают мою самооценку. Помимо всего, у меня создалось некое предубеждение, что папа и мама должны, хоть из кожи вон вылезти, но сделать всё, чтобы у своего эгоистичного сыночка жизнь была в шоколаде. С годами я понял, что истинное счастье доступно лишь единицам из шести миллиардов человек. И постигнуть это чувство способен лишь сам индивид без чьей-либо помощи. Много денег, неограниченная власть, недосягаемая популярность – это ведь всего только эрзацы счастья… Можно ли назвать бесконечное удовлетворение своих инстинктов счастьем?
Обычно, с родителями я ладил… первые две недели после приезда на летние каникулы. Рассказывал, как там в школе… Про взаимоотношения с учителями, воспитателями, нянечками… Кое-что о друзьях и подругах… Когда рассказывать становилось не о чем, смотреть попсовое телевидение – невыносимо, а от прослушивания набивших оскомину историй родителей о своей жизни, и моих проделках в детстве становилось не смешно, я впадал в депрессняк с элементами истерии. Мне абсолютно нечем было себя занять. Папа с утра и до вечера работал на заводе электриком, мама занималась стряпнёй, убирала по дому или ходила по магазинам. Лена, моя старшая сестра, хоть и оставалась бы дома, я с ней всё равно бы не общался, ибо смотрела она на меня свысока, с некоторой долей пренебрежения… Я ей – вопрос, она мне – «Отстань!» или «Отцепись!». Никакого полёта мысли. А так, Лена, обычно, работала. С мамой тоже особо не пообщаешься. Когда я, сидя за столом, затевал длинные монологи, скажем, о парадоксальности субъективного идеализма*, она продолжала молча чистить картошку, жарить котлеты или нарезать капусту. Спустя несколько минут мне становилось ясно, что «народ не внемлет» речам моим.
- Мам, ты меня не слушаешь?! – возмущался я.
- Слушаю, сынок, слушаю. Продолжай, - ответствовала она.
Вскоре я терял интерес к разговору и удалялся в зал рассматривать потолок и, глумясь над самим собой, задавал экзистенциальные вопросы вселенского масштаба, типа: «Какого чёрта я ЗДЕСЬ делаю?!».
С папой завести какой-нибудь диспут тоже не удавалось. С работы он приходил обычно уставший, и не имевший никакого желания со мной разглагольствовать. После ужина, видя мою депрессивную физиономию, папа предлагал сыграть в шахматы. Дух соперничества активировал мои апатичные нервные клетки, и я снова возвращался к жизни.
Однако же неотвратимо наступало утро, часы показывали 10 – я просыпался, и мне снова становилось скучно. Когда моё нытьё об информационном голоде окончательно доставало маму, она чуть ли не насильно снаряжала меня прогуляться во дворе или в неподалёку растущей дубовой роще.
- Иди, разомни кости, проветри мозги. А то совсем как старик стал, - с эти словами мама вежливо посылала сына на улицу.
От таких предложений я обычно отбрыкивался нигилизмами: «Что там делать? Видел я эту рощу!.. Настроения не то» - и уходил в состояние фрустрации, излечиваясь от словесного поноса, но заболевая запором той же природы.
Выйти на улицу я жуть как боялся, думая, что каждый прохожий исподтишка будет тыкать в меня пальцем, косо смотреть в мою сторону или, по крайней мере, сделает вид, что меня нет. Иногда, правда, я, пропитавшись ненавистью к знакомым до боли стенам родной квартиры, уступал маме и, преодолевая свои комплексы, с каменным выражением лица выходил на получасовой моцион в близлежащую рощу. В начале пути была лестница. Весь напряжённый, скованной поступью преодолевая ступеньку за ступенькой, я спускался вниз по лестнице, улавливая своим параноидальным слухом малейшие шорохи. «Лишь бы никого не было в это время. Особенно детей, - судорожно мыслил я. – А то снова их дурацкие пантомимы, шуточки, смешки за спиной». Но самое страшное – это собаки, ибо своим немелодичным лаем они пугали меня, и привлекали к моей персоне незаслуженное всеобщее внимание – драматичная сцена. Чтобы себя как-то воодушевить, набраться смелости и уверенности в себе, я вспоминал вместо молитвы песню Летова «Слепите мне маску». Но проходили взрослые люди – и меня сразу же охватывал «столбняк». Я, прижавшись к стене, не шевелясь и затаив дыхание, пропускал их вперёд. Пробегали по лестницы дети – и слышалось мне, как, удаляясь, они шепчутся, бросив косой взгляд в мою сторону.
Выйдя на улицу и сверкнув исподлобья взором шпиона, я, обозначив свой путь, направлялся в сторону рощи напряжённо-испуганной походкой. Нервно и вскользь вглядывался вдаль, отрывая глаза от земли. Вокруг люди: встречи с лицами мужского пола и детьми вызывали во мне страх, а с девушками и женщинами – приступы резкого мышечного напряжения и крайнего чувства стеснения. Наконец, я врывался в дебри рощи и усаживался на пустую лавочку, принимаясь внимательно рассматривать вокруг растущие дубы с лицом сосредоточенного дебила или озабоченного параноика – не знаю, однозначно трудно описать. В эти минуты меня терзали мысли: «Ну почему в этом городе у меня нет ни единого друга, не говоря уже о тёлке? Почему никто не подсядет ко мне и не заведёт беседу, например, о химии, футуризме, сюрреализме, философии, религии, о музыке, в конце концов?... Неужели я такой урод?!» Спустя 10-15 минут, ненавидящий, в первую очередь, себя, и всех остальных в придачу, не возжелавших вступить со мной в высокоинтеллектуальный духовный контакт, я ожесточённо маршировал восвояси.
Мама, открыв двери, неизменно иронически спрашивала:
- Нагулялся? Что так быстро? Надоело?
- Да, - пыхтя, лаконично и недовольно отвечал я.
- Я дольше тебя одевала, - укоряла мама.
После таких прогулок, которых было немного (две-три в течение всего лета), я обыкновенно тупо впяливался в потолок или во включенный телевизор. Я бы мог, конечно, громко послушать музыку группы «The Prodigy» или «Гражданской обороны», но повышать своё настроение и действовать остальным на нервы таким способом, мне не позволяла совесть.
Прогулка в рощу – крайне редкое событие во время летних каникул. И потому, чувствуя себя одиноким, никем непонятым и лишь «хлебом единым» сытым, я принимался канючить, что мне скучно.
Мама выдвигала предложения:
- Ну, посмотри телевизор.
- Там ничего интересного, - голосом отшельника, которого попросили вернуться в бренный мир, констатировал я.
- Послушай музыку.
- Надоело. Всё одно и тоже.
Музыка привезённых мной со школы кассет в начале вызывала чувство эйфории, но в процессе многократного прослушивания постепенно пробуждала во мне нарастающее чувство тошноты. Родители покупать новинки отказывались: папа – вследствие некомпетентности, мама – по причине нерационального расходования семейного бюджета, а сестра сдавала все деньги «в кассу».
- Почитай книгу. Вон, какая у нас богатая библиотека, - настаивала мама.
- Одна история и детективы. Классики нет.
- Как же – «нет»? А Гоголь, Толстой, Чехов…
- Чехова – уже читал, - продолжал я выёживаться. – Горького у нас нет. Булгакова –
тоже.
- Ну не знаю тогда! – возмутилась мама. – Тебе не угодишь! Сиди тогда и смотри в потолок!
- А вы же можете в библиотеке взять? – не унимался я, заочно обращаясь ко всем членам семьи.
- Когда? Мы штаны не просиживаем!
- А что в выходные ни одна библиотека не работает?
- Нет, - уже с кухни донеслось.
- А соседи?… Это ведь не такие уж редкие книги, - настойчиво «обнадёживал» я маму.
В конечном итоге папа приносил пару соседских книг, которых хватало максимум на неделю. И всё начиналось сызнова.
Потому-то я и воспринял предложение Татьяны Ивановны, чуть ли не как панацею от своего пресловутого одиночества, а также душераздирающих повседневности домашнего очага и школьного режима. В последние годы ученичества всевозрастающая жажда новизны в сочетании с врождённой инфантильностью придавали моему интеллекту слабо уловимые признаки кретинизма. Иначе не назовёшь. Двенадцатый класс – мне двадцать лет стукнуло, а я до сих пор морочил голову учителям с выбором профессии.
Например, моё восторженно-наивное высказывание, граничащее с глупостью:
- Татьяна Ивановна, я химию люблю!
Или, всматриваясь в «бесконечные» просторы потолка, риторически рассуждал я на уроке истории:
- Не знаю… Меня волнуют религиозные вопросы, причины возникновения бытия. Может, на филфак…
Более разумное решение было высказано мной буквально за неделю до аттестационных экзаменов:
- Поскольку я физически ограничен в движении, к тому же у меня не всё в порядке с дикцией… Думаю, что мне стоит пойти «на программиста»…
Принимать желаемое за действительное – моя излюбленная привычка.
И вот свершилось, наконец, долгожданное мною (около 5 лет ждал – как с куста) торжественное событие – прозвенел последний звонок! Всё – я закончил школу-интернат! Мне, наивному, чудилось, что теперь я абсолютно свободен, увижу мир во всей красе и добьюсь творческих успехов в своих футуристических кривляниях! В чём именно заключалась моя свобода, мне было не совсем ясно – разве что отсутствие контроля со стороны воспитателей, которые не пускали меня в город погулять – «мало ли что, машина ещё собьёт». А об аплодисментах в мою честь я помышлял потому, что верил – в стардоме найдутся-таки люди, разбирающиеся в авангардном искусстве, и по достоинству оценят и поймут… Бла-бла-бла... В общем, хоть я и окончил школу с серебряной медалью, но о практической стороне жизни инвалида вне стен интерната мне не было известно, по сути, ничего. Спасибо нашему школьному психологу Елене Витольдовне, которая взялась за мою дальнейшую адаптацию в образовательной среде. Она упросила директрису Елену Александровну оставить меня в интернате, пока я не сдам вступительные экзамены в институт. Ведь стардом находился довольно далеко от ВУЗа. По сути, если бы не альтруистическая забота Елены Витольдовны о моём поступлении в святилище науки, то не знать бы мне многих странных и неизвестных вещей мироздания… К примеру, не посчастливилось бы повстречать харизматических, без просыпу занятых и загадочных преподавателях, не впасть в транс в ожидании очереди на получение «бегунка», не узнать бы о вечно запертых или несуществующих аудиториях, не войти в состояние азарта во время многокилометрового забега во имя сокровенного росчерка ручки – «Зачёт»... И сногсшибательная давка в нерезиновом автобусе, и вдохновляющие трамвайные перезвоны в стиле индастриал* не приснились бы мне даже в самом, что ни на есть, отвязном сновидении. Но о моём остросюжетном превращении из целеустремлённого абитуриента в несуразного студента и прочих причудах жизни – отдельный разговор…
Так или иначе, но наступило время покидать стены школы-интерната. Меня, уже как полноправного студента ВУЗа, и скромную выпускницу десятого класса Свету повезли в стардом в сопровождении фельдшера Светланы Леоновны и медсестры Ольги Алексеевны. На первый взгляд непонятно, что побудило столь юное и в меру прекрасное создание переехать в учреждение, уже в названии которого скрывается мистический страх: хоть дом престарелых, хоть стардом – как не крути, но 5-звёздночный отель так не назовёшь. Света здесь была ни причём. Она за все свои годы редко принимала решения, серьёзно повлиявшие на её судьбу – у Светы наблюдалась лёгкая форма олигофрении. Всё дело в том, что ей исполнилось 20 лет и по закону школы-интерната, Свете следовало покинуть учреждение. Но девушке некуда было отправляться, кроме как в дом престарелых, поскольку родственников у неё не имелось. Положение Светы усугублялось ещё и тем, что она не могла ходить и передвигалась при помощи коляски.
Стардом располагался далеко от центра города – минут 30 езды на автобусе. С одной стороны задумано всё довольно гуманно: относительная тишина и чистота атмосферы благоприятно влияет на самочувствие пожилых людей, коих в здешних местах подавляющие большинство. Хотя, с другой стороны, наличие напротив стардома зоны усиленного режима слегка настораживает...
Наконец, мы достигли пункта назначения. Водитель посигналил – охранник открыл ворота с символическим знаком «кирпич». Проехав ещё пару сотню метров по относительно узкой аллейке, обрамлённой пышной зеленью каштанов и кустарников, машина остановилась у трёхэтажного здания, на вывеске которого читалось: «2-й корпус». Медсёстры, выйдя из авто, попросили нас, новопоселенцев, подождать.
Прямо у входа в корпус на меня пристально посмотрела коротко стриженная бабка без ног, с тускло-красными мешками под глазами, одетая в застиранное убогое платье, похожее на большую распашонку. В её задумчиво-серьёзном взгляде я прочитал приговор: «Вы тоже здесь умрёте…». Она отвернулась в сторону. Глаза бабки отчуждённо смотрели вдаль, казалось, в никуда, но я, каким-то образом, догадался, что она смотрела в своё прошлое. Мой взгляд метнулся в сторону, где сидело на лавочке человек десять по-разному искалеченных болезнью и старостью дедушек-старушек, в надежде увидеть хотя бы у одного из них в глазах намёк на какую-нибудь эмоцию. Нет. Меня и Свету они изучали, флегматично осматривая.
«Вот и всё – приехали», констатировал я.
Спустя приблизительно 15 минут, возвратились близкие сердцу фельдшер и медсестра с несколькими чужестранными нянечками в придачу.
- Так. Рома у нас спустится сам, - начала объяснять мои физические возможности Светлана Леоновна. – Вот только пакет с его вещами помогите ему донести.
Я благополучно спустился с машины. Одна из нянечек спросила меня:
- Где твои вещи?
- Вон тот жёлтый пакет.
- И всё?
- Да.
Я понял удивление нянечки: у Светы было вещей раз в пять больше.
Нянечка высокая с благородно-красивыми чертами лица, беременная, взяла мой пакет и сказала:
- Пойдём.
И я последовал за ней во 2-й корпус. В это время Свету пытались вытащить вместе с коляской через заднюю дверь машины.
Пока я шёл, всё думал о моей сопровождающей. Лет ей было не больше 20-ти. «Зачем она здесь работает – беременная? Ведь это опасно… И всё же, какая изящная, даже с животом!».
В помещении гулял сквозняк, тем не менее в воздухе присутствовал до сих пор не известный мне букет запахов: моча, карболка и что-то ещё… Прожив с месяц в стардоме, я понял, что это запахи мочи, кала и разложения живых тканей: пролежни, язвы, нагноения…
Некоторое время мы с нянечкой ждали приёма у медработника неизвестной мне иерархии, распределяющего прибывших по корпусам.
Довольно длинный обшарпанный коридор со стенами, выкрашенными в зелёный цвет, был заполнен рядами красных пластмассовых стульев. Однако люди отсутствовали.
- Извините, можно вас спросить, - немного смущаясь, чуть наклонившись, беременная нянечка полушепотом обратилась ко мне. – Почему вы такой? Я имею ввиду вашу болезнь.
«Она меня на ‘Вы’?!» - очень воодушевило.
Я задумался, как бы ей попроще ответить. Вряд ли ей известно приспособление, которое вытягивает младенцев при помощи вакуума из утробы матери, якобы облегчая роды.
- Понимаете, у моей мамы были тяжёлые роды. Надо было делать Кесарево сечение, но врачи не захотели.
- Понятно…, - задумчиво произнесла она. - Вы простите за мой вопрос. У меня скоро роды и я должна знать…
Нянечка замялась, пытаясь не обидеть концовкой фразы. Странно, почему многие думают, что инвалидов подобные вопросы оскорбляют? Меня – нет, таким бы как она я бы отвечал круглосуточно. Но больше нянечка ни о чём не спрашивала и не говорила.
«В институте училась, вероятно. Флегматик», искоса взглянув в её лицо, исполненное возвышенным спокойствием, отметил я про себя.
Тем временем подвезли Свету. Ещё через минуту подошла ожидаемая женщина в белом халате, открыла кабинет и сказала: «Входите».
Заполнив анкету с моих слов: ФИО, место проживание родителей, - и списав паспортные данные – она постановила, указывая на меня:
- Этого в первый корпус, к Никитичне.
- А в какую комнату? - поинтересовалась беременная.
- Пусть Никитична сама решает.
Никитична – упитанная, лет 50-60-ти фельдшерица, отвечающая за крыло «В» на втором этаже первого корпуса. Она-то меня и встретила на полпути к намеченному месту проживания.
- А вот и новенький, - пошутила Фельдшерица. – Как твоё имя?
Обливаясь от жары, я ответил лаконично:
- Рома.
- Очень приятно. Меня зовут Ольга Никитична. Я работаю здесь фельдшером на втором этаже первого корпуса. Если возникнут какие-то проблемы – обращайся. Понял?
- Да, - сквозь отдышку ответил я.
- Вот корпус, в котором ты будешь жить. Ты, я слышала, в институт поступил?
Я кивнул.
- Хорошо. Место мы тебе подобрали спокойное. Сосед непьющий. Чистоплотный старичок.
Она назвала его ФИО, которые я тут же забыл.
- Я тебя с ним сейчас познакомлю.
Тем временем, мы подошли к входу в здание. Ольга Никитична взяла мой пакет у нянечки и сделала ей жест кивком головы, означающий: «Иди с миром».
Как только я вошёл в корпус, Ольга Никитична предупредила:
- Жить ты будешь на втором этаже – сейчас свободных комнат на первом нет. Возможно, в дальнейшем освободится какая-нибудь. Посмотрим…
Помнится, в атмосфере первого корпуса токсических примесей краски, благовоний медикаментов, гноеродных и иных, душе неугодных запахов практически не улавливалось. Дышать было относительно легко, что приятно удивило.
Экскурсия продолжалась:
- Вот здесь – столовая, - указала свободной рукой на ряды столов и стульев фельдшерица. – Но ходить в столовую ты не будешь – завтрак, обед и ужин тебе принесут в комнату. А нянечки тебя покормят.
Вспомнив школу, как мне по стечению обстоятельств посчастливилось кушать в столовой, где мы с друзьями отмачивали шуточки, я возразил:
- Но я могу сам кушать.
- Не надо… Будешь питаться у себя, - в голосе Ольге Никитичны послышались командирские нотки.
«Жаль. Было бы довольно нескучно в обществе…», промелькнула в голове наивная мысль, которая тут же сменилась приказом: «Пререкаться не стоит».
- Ты по лестнице на второй этаж подняться сможешь? – спросила «экскурсовод».
- Могу, - убеждённо ответил я.
- А то, если что, здесь есть лифт. Попросишь – поднимут и опустят.
По лестнице я поднялся без особых усилий…
- Так. Теперь налево ещё немножко пройти… Вот твоя комната 42, - Ольга Никитична постучалась в белую деревянную дверь и на потустороннее восклицание «Да-да!» - вошла.
Передо мной предстал лысый долговязый круглолицый старик, сидящий на низкой скамейке, спиной облокотившийся на кровать-полуторку. В такой позе колени его находились почти вровень с плечами.
- Здравствуйте, Анатолий Николаевич, - приветствовала фельдшерица. – Вот ваш новый сосед, Рома. Учится в институте.
- У-у-у! - восхищённо воскликнул Анатолий Николаевич, спешно поднявшись, и обеими руками с лёгким старческим тремором пару раз сотряс мою полусогнутую напряжённую правую руку и доброжелательно добавил. – Можешь звать меня дядя Толя. «А-а, как неудобно!» – подумал я, едва удерживая равновесие. В голове возникла картина: «Китаец здоровается с водонапорной колонкой».
Старик воротился обратно на низкую скамейку.
- Слева – твоя кровать, - вещала Ольга Никитична.
Внешний вид кровати ассоциировался с инквизицией – высокая, рассчитанная на двухметрового человека, вся на ремнях, защёлках, сцеплениях, задвижках. Возникла мысль, что на таких удобно проводить эксперименты.
Запыхавшись от вездесущей летней жары, я поспешил сесть – кровать как-то странно подо мной вздрогнула, точно верёвочка натянулась, на которой зиждилась вся конструкция
- Кровать надо заменить, - вкрадчиво и в тоже время настоятельно заявил сиплым косноязычным голосом старик, сотрясая руками в сторону моего ложа. – Перевернётся ещё ненароком.
- Заменим. Ничего страшного.
Переключив внимание на меня, Фельдшерица продолжала:
- Постельное бельё меняют нянечки через каждые 10 дней. Туалет, ванная – по коридору. Дедушка тебе покажет… Захочешь помыться – попросишь нянечек. Они тебя искупают.
И обратилась к старику:
- Так, Толщин. Поможешь ему, в чём он будет нуждаться: раздеться, одеться, в туалет сводить. Понял? – спросила наставительно-шутливым тоном женщина в белом халате.
Старик пожал сам себе руки: мол, нет проблем.
- Хорошо. Договорились. Ладненько. Вы тут общайтесь, а я пошла, - и Ольга Никитична, закрыв за собой дверь, скрылась в неизвестном направлении.
Анатолий Николаевич, будто бы не замечая меня, принялся неспешно и, насупившись, перебирать свои вещи, которые, по общему моему впечатлению, заполняли чуть ли не всю комнату. Семейный портрет на допотопном ковре, чемодан-сундук под кроватью, затхлые старые мелочи в тумбочке, стоящей около его пастели, полшкафа одежды, предметы гигиены, разложенные на полке над умывальником... Казалось, что для расположения личных вещей ещё одного человека эта комната слегка тесновата. Я не стал наблюдать, что и где лежит у деда, чтобы у него не возникло подозрений, будто бы я – вор или наводчик, а принялся я рассматривать своё новое пристанище, чтобы найти место и для своего барахла.
В комнате было душно, несмотря на распахнутую настежь форточку и приоткрытую дверь; мрачно, из-за разросшихся крон деревьев, посаженых по периметру здания. Сквозь ветви ивы и алычи проглядывался убогий вид на стены и окна одного из крыльев трёхэтажного корпуса. Впрочем, мой взгляд быстро нашёл приятное в полуурбанистическом пейзаже – синее, незамутнённое алчным летним солнцем и облаками небо.
Напротив окна, впритык к подоконнику располагался незатейливый, но довольно обширный стол, накрытый синтетической скатертью с наивно-примитивным рисунком. На нём сиротливо стоял графин с водой и два стеклянных стакана. Венчал композицию задвинутый под стол деревянный заляпанный чем-то чёрным, похожим на пластилин, стул. Слева от стола и справа от моей кровати была втиснута тумбочка. «Надо полагать – это моё вместилище», рассудил я, так как симметрично столу находилась такая же тумбочка с принадлежностями деда. Не замедлив проверить своё предположение, оказался прав, открыв левой рукой верхний ящик, – там было пусто. Старик, заметив мои манипуляции, косноязычно изрёк, перебирая пиджаки на вешалке:
- Та тоже твоя, - кивнул он головой, указывая на тумбочку возле умывальника.
- А вы? – спросил я, чувствуя не совсем справедливое распределение территории.
- Мне хватит, – добродушно ответил Анатолий Николаевич. – Да ты садись на стул. Чё мучишься: не удобно ж на кровати сидеть? Свалишься ещё.
Кровать и впрямь была для меня высока, и потому всё это время я сидел на самом краешке.
Отодвинув весьма увесистый стул левой рукой, я героически решил сесть на него, не смотря на сомнительные чёрные пятна на его материи. «Вроде сухо, - присмотрелся я. – Да и на моих чёрных брюках, если что, будет незаметно». Сидеть было приятно, но меня страстно мучила жажда и, преодолевая стеснение, я попросил моего соседа:
- Дядь Толь, вы не могли бы мне налить воды?... И попоить?
Анатолий Николаевич, бросив свою инвентаризацию, с готовностью выполнил мою просьбу. Было трудно напиться из дрожащих рук старика, но, тем не менее, я утолил жажду.
- А из стакана пить сам никак? – спросил он.
- Нет. Только из металлической кружки. Зубами зацепив.
- Плохо, – философски заметил старик. – А вот если б руками как-то?!..
Он с гримасой старания на лице, пародируя меня, пантомимой неумело изобразил процесс.
- Не получится, - обречённо ответил я. – Только стакан разобью – руки всё время дрыгаются.
- Дя? – в риторическом вопросе прозвучали удивление и озадаченность. Для здоровых людей в таких ситуациях обыкновенно возникает парадокс: руки есть, а не работают – странно.
- Ща я приберусь, и помогу, - сказал Анатолий Николаевич, показывая на мой пакет с вещами.
Немногочисленная одежда и предметы гигиены были вскоре распределены, сопровождаясь кряхтением дяди Толи. В довершении всех неплавных телодвижений, он положил на стол стальной и латунный ключи.
- Вот твои ключи. Это от нашей хаты, а это от бани, - тяжело дыша, пояснил Анатолий Николаевич, поочерёдно тыкая дрожащим пальцем в дубликаты.
Дед принялся за свои вещи и, прибрав их на первоначальные места, сел на табуретку, приняв свою излюбленную позу – облокотился спиной на кровать.
Неожиданно в дверь постучали:
- Можно? – спросили разрешения.
- Да-да, - ответил дядя Толя.
В комнату въехала женщина на коляске и спросила, обращаясь ко мне:
- Тебя Рома зовут?
- Да.
- У тебя кружка и ложка есть?
- Нет.
- Сейчас привезу.
- Правильно Валя, а то у него ничего нет, - кричал вдогонку дядя Толя.
В школе я ни в чём практически не нуждался: кружки, ложки, тарелки давали нянечки, кормившие нас в корпусе; полотенца, мыло и мочалка имелись в бане, в которой учащихся купали раз в неделю… И дополнительных школьных принадлежностей не надо было приобретать. Но здесь оказалось всё иначе.
Спустя несколько минут въехала Валя с обещанным.
- Куда тебе поставить? – спросила доброжелательница.
Анатолий Николаевич ответил за меня:
- На стол ему ставь.
- Так. Скоро будет обед, - сообщила Валя. – Тебе оставят еду. Я поем быстренько в столовой и приеду – покормлю тебя.
Я, было, начал говорить, что сам могу есть. Ртом, по-свински, однако ж, сам. Но она не захотела меня слушать, заметив только, что это ей не трудно, и уехала.
«Странно. Верующая, наверное», попытался объяснить я необычное поведение женщины.
Как я узнал позже, незадолго до моего переселения, в стардом приезжала наш школьный психолог Елена Витольдовна и позаботилась о многом во имя моего комфорта. Благодаря ей, меня не поселили во второй корпус, где много пьяниц и плохая санитарная обстановка. Знакомая с некоторыми проживающими, Елена Витольдовна попросила их помочь в моей адаптации на новом месте.
Старик включил радио. Оно что-то говорило, а я размышлял, что же будет дальше, облокотившись на стуле и смотря в небо.
Дальше, приблизительно около часа дня по времени, привезли обед. Внезапно распахнулась дверь и с коридора одна из раздатчиц спросила:
- Мальчик, тебя как звать?
- Рома.
- Как?
- Рома, - стараясь говорить более чётко и громко, ответил я.
- Рома, ты суп будешь?
Я мелко закивал и, заикаясь от волнения, выразил согласие:
- Д-д-да.
Мне занесли суп.
Вторая раздатчица повторила вопрос касательно второго блюда. Я всё также кивал и заикался.
На моём столе появилось второе: пшённая каша и помидорно-огуречный салат.
Радио возвестило о часе дня, и Анатолий Николаевич живо воскликнул:
- Так – пора на обед! - взял свою ложку и засеменил в столовую.
Посмотрев на дымящуюся, но не внушающую аппетита пищу, я продолжил созерцать небо. Пока что, кроме него, я ни к чему не испытывал симпатии. В новых условиях я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Период моей акклиматизации обычно длится два-три дня.
Минут через пятнадцать приехала Валя. Долго меня кормила, ибо у неё оказалась только одна рабочая рука. После трапезы я поблагодарил её.
Пришёл с обеда Анатолий Николаевич и завалился на тихий час.
Спустя приблизительно час меланхоличного наблюдения за небом я возжелал в туалет, и стал с нарастающим нетерпением дожидаться пробуждения моего соседа. «Надо уважать чужой отдых», говорила во мне совесть. Настал долгожданный миг, и очи старика распахнулись.
-Дядь Толь, я хочу в туалет, - не замедлил я изъявить своё почти перезревшее желание.
Кряхтя и медленно вставая с постели, он сказал:
- Пошли.
Расстегивать мой ремень и пуговицу, а потом их застёгивать, оказалось для 70-летнего Анатолия Николаевича с мелкой дрожью в руках делом сложным, почти ювелирным. И я высказал про себя предположение, выходя из туалета:
«В скором будущем старик меня пошлёт… Надо менять моду».
Брюки, рубашки, носки, обувь со шнурками – для самостоятельного ношения такой одежды нужно, чтобы человек мог управлять своими пальцами: застёгнуть-расстегнуть пуговицы, завязывать-развязывать шнурки… На такую тонкую работу мои пальцы не способны. Разве что с риском для жизни могу поковыряться в ухе или в носу.
Цепочка моих мыслей продолжала виться, нагоняя тоску.
«А если подумать о большем, - размышлял я, возвращаясь в свою обитель. – Ведь мне ещё и срать необходимо! Был бы дед мне близким человеком… Хотя, какая разница: близкий или не близкий человек будет подтирать мне зад? Крайне неприятно в любом случае. Этот вопрос нужно решить через день, через два – больше не выдержу».
Анатолий Николаевич, зайдя со мной в комнату, сообщил, что пойдёт прогуляется. Он надел на почти лысую голову широкополую соломенную шляпу и солнечные очки – аксессуары, придавшие ему экстравагантный вид, и добавил:
- Если выходишь, дверь закрывай на ключ. Тут все только и ждут как бы чего стябнуть…
Дядя Толя без тени шутовства показал как «ждут». Его руки согнулись в локтях, скрюченные пальцы зловеще зашевелились и маленькие глазки воровски забегали.
Я сказал:
- Хорошо, - и сел за стол.
- Может, со мной прогуляешься? – спросил Анатолий Николаевич.
- Нет. Спасибо. Не хочу – устал, - дипломатично отказался я.
Накануне ужина ко мне явилась Анжела, давняя школьная подруга – муза моего тайного сексуального вожделения. Невысокого роста, с широкими бёдрами, коротко стриженная симпатичная девушка с аккуратными чертами лица. В сущности, ничего уникального в её внешности не было. Анжела не являла своей фигурой мировой стандарт красоты: 90-60-90. Но её лицо!.. Для меня это самая важная часть женского тела – стержень очарования. Как правило, лицо человека в процессе становления личности выражает вне зависимости от настроения или ситуации, подсознательно, что-то своё: эмоцию, черту характера, гримасу какого-нибудь чувства. Лицо Анжелы: гремучая смесь вздорности, упрямства и эротичности.
В тот день она приехала поздравить меня с новосельем. Обтягивающий топик и короткая юбка ей очень шли. Анжела много о чём-то говорила, и я внимательно на неё смотрел, иногда вставляя односложные фразы. Меня лишь удивило, что она пересела на коляску, хотя прежде ходила на костылях.
- Так удобней и быстрее. Сначала с непривычки тяжеловато крутить самой колеса, а потом привыкаешь, - был её ответ.
На мой вопрос, чем она здесь обычно занимается, сообщила:
- У сторожки с мужиками пиво пью, - и кокетливо добавила. – Иногда покрепче… Книжки читаю.
- Тут есть библиотека?
- Да. В метрах десяти от твоей комнаты. Конечно, до библиотеки имени Ленина ей далеко, но мне хватает.
- Надо будет зайти, - сказал я. – Что сейчас читаешь?
- Дюма. «Мушкетёры. Десять лет спустя». Люблю приключения.
- А дискотеки здесь бывают? – наивно поинтересовался я.
- Какие дискотеки, Ром?! Тут молодых – раз-два и обчёлся. – Анжела стала перечислять. – Я, ты и пара психохроников. У меня дискотека – мой заезженный магнитофон. Это не школа, Ром.
- А где ты здесь обосновалась?
- Да, во втором корпусе, на втором этаже, в 28-й комнате, но я там редко бываю. Только ночую. Я к тебе сама постараюсь почаще «залетать». Ну, ладно – я пойду. Не скучай.
- Попробую, - ответил я, иронично улыбаясь.
Принесли ужин. Валя снова меня кормила не вкусной пищей. Выполнив долг, она уехала.
Пришёл Анатолий Николаевич. Снял свою залихватскую шляпу и очки. Затем почистил вставную челюсть и включил радио. Усевшись на табуретку, он жал то одной то другой рукой эспандер, смотря сквозь меня на ковёр. Я понял, что такова его прелюдия ко сну.
- Дядь Толь, вы, когда будете ложиться спать, поможете мне раздеться?
- Конечно! – с наигранным энтузиазмом согласился он, произнеся слово так, как оно пишется.
- Вы рано встаёте? – продолжил я расследование.
- В 6 часов – как жаворонок! Одеваюсь, умываюсь и, ать – на улицу, прогуляться! Потом на завтрак и опять на солнышко!
- Дядь Толь, вы меня в 7 часов оденете, чтоб я мог в туалет сходить.
- А ты в трусах… Шлёпанцы свои напялил и вперёд!
- Как в трусах?! – растерялся я от его простоты. – Нет, не могу. Стыдно так.
- Чё стыдно. Я ж хожу – ничего.
- Не, я так не привык. Но вы поможете, ладно?..
- Ладно, - махнул рукой дед в знак согласия так, будто согласился приносить кофе мне в постель по утрам.
Радио просигналило 8 часов вечера. Дед принялся, было, неспешно раздеваться, но я тут же попросил его сводить меня в туалет – будить соседа посреди ночи чревато последствиями.
Свет погас. В коридоре ещё оживлённо болтали, смеялись, но я не роптал, что меня положили спать, как младенца в 8 часов. Я думал, как стать независимым и потому долго ещё не спал. В первую же ночь мне удалось сделать первый шаг в этом направлении. Дед храпел, а я алчно хотел пить. Стараясь не перевернуть кровать и не производить шума, я пробрался к раковине и, еле дотянувшись зубами до крана с холодной водой, открыл его. Полилась заветная вода, и я утолил жажду. Потом таким же способом закрыл кран и лёг спать. На этой оптимистической ноте завершился мой первый день в прибежище «свободы», «равенства» и «взаимопонимания».

2
Я, жмурясь, открыл глаза, казалось, от всепроникающих лучей светильника, находящегося над умывальником. Анатолий Николаевич усердно драил свою вставную челюсть. Задрав голову, я посмотрел в окно. На улице стояла сплошная темень.
Старик, заслышав мои копошения и настораживающие звуки уникальной кровати, повернувшись ко мне, прошамкал:
- Чего заворочался? Рано. Спи ещё, - продолжив свои очистительные работы, добавил. – Одену я тебя – не боись. Управлюсь маненько, и одену.
Примерно к семи старик управился и принялся за меня. Осторожно помог мне подняться, стараясь не нарушить целостность кровати.
- Вишь? – указывал он мне, тыча пальцем в остов моей пастели. – Вишь на чём держится?
Части, которые служили опорой конструкции, были смекалисто связаны каким-то ветхим разноцветным поясом.
- Так что – не елозь! Понял! – наставительно и строго произнёс сосед, доставая мою рубашку.
- Дядь Толь, вы сначала с левой руки начните, - пытаясь предотвратить длительные мучения, стал подсказывать я. – А потом правую руку загнёте назад… и вденьте в рукав.
Анатолий Николаевич скептически посмотрел на меня, но, вспомнив, вероятно, вчерашний процесс моего водонасыщения, воспринял мои инструкции всерьёз:
- Сначала, говоришь, на левую?.. - дед стал просовывать левый рукав на мою, выставленную вперёд и покачивающуюся в пространстве, одеревеневшую руку.
- Тяк, - удовлетворенно крякнул Анатолий Николаевич.
- Теперь заламывайте мне правую руку назад, - следовал второй пункт в инструкции по надеванию рубашки. – Не бойтесь. Мне не больно. Давайте! И просовывайте руку в правый рукав.
Дед хоть и неуклюже, но заломил мне правую руку и добился цели.
- Ага! – воскликнул Анатолий Николаевич, переводя дух. – Ишь ты, как оно всё!..
Далее он подставил свою скамейку, сел и принялся застёгивать мне пуговицы.
К брюкам и кроссовкам особых инструкций не прилагалось.
Затем сосед помог мне сходить по нужде. Возвратившись, Анатолий Николаевич включил радио, вещавшее «Маяк», и принял свою излюбленную позу. Я сел за стол в ожидании 10 утра, когда откроется библиотека. Чтение интересной книги – один из способов уйти от скучной, если не сказать больше, реальности.
Мои размышления о судьбе своей тяжкой прервал вопрос раздатчицы:
- Рома, ты кашу гречневую с зелёным горошком будешь?
Я был на всё согласен: и на кашу и на горошек – лишь бы поскорее снова погрузиться в свои мысли.
Без вопросов мне налили «чай» - подкрашенную кипячёную воду. Сыпанули в напиток две чайных ложки сахара и накрыли кружку куском хлеба с не размазанной 20-граммовой порцией масла. «Может дать чаевые?», иронично подумал я. От былых школьных времён у меня остались наличными только два червонца. Не знаю почему, но одна из молодых воспитательниц перед моим отъездом безвозмездно вручила мне 50 рублей. Сказала, что они мне пригодятся. Как она была права! Но куда делись ещё 30? «На нужды», успокоил я себя, помня, что в школе что-то покупали по моему прошению.
Дядя Толя ушёл на завтрак.
Спустя примерно четверть часа приехала Валя. Во время кормления поинтересовалась:
- Ну, как тебе на новом месте?
- Нормально, - как можно бодрее ответил я. Конечно, в голове роились эпитеты более эмоционального и экспрессивного содержания, но я предпочёл оставить их при себе.
- Ничего. Привыкнешь, - приговаривала Валя, точно зная мои меланхоличные мысли. – Найдёшь друзей. Дедушка у тебя не плохой – не пьёт. Всегда поможет.
«Ей бы внуков нянчить…», подумалось мне.
Валя, накормив 20-летнего отрока, уехала, пообещав вернуться…
Пришёл Анатолий Николаевич и принялся что-то доставать.
- У меня глаз… - начал он, ковыряясь в тумбочке, и в промежутках между поиском страдальчески встряхивал руками. – Хрусталик мутный стал – искусственным заменили. Теперь постоянно капать надо.
Речь Анатолия Николаевича не отличалась складностью и полнотой мысли. Почти всегда приходилось достраивать про себя предложения, чтобы понять смысл сказанного, или подсказывать слова, которые застревали у него на языке, - забывались.
Старик нашёл на верхней полке глазные капли и, сев на свою скамейку, закапал вылеченный глаз.
Минут пять Анатолий Николаевич молчал, говорило только радио, рекламировавшее очередной чудодейственный препарат с красноречивым до маразма названием.
Дед поднялся на локти, и, обращаясь ко мне, стал путано, но эмоционально рассказывать с чего всё начиналось:
- Я ведь здесь деревья, кусты подрезал. За виноградом ухаживал. А оно всё на глаза – нать! Хуже и хуже вижу. Нельзя мне, значит, напрягаться. Пошёл к Никитичне – объяснил. Она меня быстренько к врачу... Тот мне операцию и сделал: хрусталик заменил.
- И не больно было? – вставил я.
- Не! – заверил меня Анатолий Николаевич. – Туда-сюда – и готово!
«Весьма образно», прокомментировал я про себя разъяснённый в двух словах ход операции.
- Главное, сказал он, - заострил моё внимание Анатолий Николаевич, имея в виду врача. – Что напрягаться мне нельзя ни в коем случае! И нервничать! - добавил дядя Толя. - Понял?
Последнее слово было обращено ко мне, нерадивому.
- Да. Понятно, - поспешил я успокоить неожиданно посуровевшего старика с искусственным хрусталиком.
- Тут до тебя лежал один, - поднимаясь со скамьи, измученно молвил дед, показывая рукой на мою кровать. – Ничего не жрал! Я ему колбаски, хлебушка, а он ни в какую! Помирать, вишь ли, собрался! Теперь на третьем этаже валяется. Тебя ещё тут подселили! Как не напрягаться?!
«Да уж!» - воскликнул я, подумав о перспективах дальнейшего соседства.
- А они, - не унимался Анатолий Николаевич, тыча пальцем в окно. – Всё просют: «Поухаживайте за нашим садиком. Займитесь виноградом». Не понимают, что ослепну я, если обрезать буду. Да им-то чё? Жопы поотъели! Как коровы! Э-э! – махнул дед отчаянно рукой, завершая монолог. Надев тёмные очки и нахлобучив широкополую соломенную шляпу, он отправился на прогулку.
Ситуация накалялась. Чтобы не заставлять старика напрягаться и нервничать, мне предстояло как можно быстрее научиться самостоятельно раздеваться, одеваться и ходить в туалет без его помощи. Всего – ничего. Иначе – жди переселения… Меня могла спасти только подходящая одежда.
Я решил позвонить Косте, моему однокласснику. Не сказать, что мы были с ним друзья, но я ему неоднократно помогал делать уроки, домашние задания... «Возможно, он мне поможет съездить на базар купить трико на резинке, футболку, мочалку, мыло, зубную щётку, пасту... На сберкнижке деньги есть. Осталось найти телефон. Помнится, Костя мне его давал накануне выпускного».
Ветхая тетрадь – моя записная книжка, по совместительству сборник моих же стихов, лежала в верхнем ящике тумбочки. Ничего в мебели удивительного нет, если не иметь в виду, что выдвижной ящик, судя по дизайну, был «неродным» моей тумбочке. К тому же он обладал редкостной особенностью: падать на пол, если его выдвинуть из гнезда чуть больше чем на середину. Во время компоновки моих вещей Анатолий Николаевич вследствие специфики здешней мебели пару раз чуть не уронил на пол почти что убранные в тумбочку вещи. Потому я зубами, осторожно, примерно на четверть отодвинул верхний ящик и, достав ртом тетрадь, положил её на стол. Ящик обратно задвинул туловищем.
Передо мной на столе лежали не просто скрепленные воедино исписанные листки бумаги, но кладезь воспоминаний и несбывшихся амбиций. Однако в тот момент ничего высоко духовного, кроме номера телефона Кости в своих рукописях, я не нашёл. Надо было как можно скорее позвонить ему. Теперь передо мной стояли дилемма: откуда позвонить, и кто мне наберёт телефонный номер. О, я верил в чудо техники, ведь мы живём в высокоразвитой стране и телефоны столь же нередки в ней, как кенгуру в Австралии. Ну, а чтобы я стал совсем счастливым, кому-то придётся около трёх минут держать телефонную трубку у моего уха. Моя мама часто говорит, что мир не без добрых людей. Исходя из этой мудрости, у меня были весьма неплохие шансы осуществить свой первый в жизни шопинг.
Между тем, время подошло к десяти... Сей факт установило не смокающее радио. Отвратительное чувство возникает, когда сидишь один и слушаешь «Маяк» в не зависимости от содержания его программ. Комната заполнена одиночеством, незыблемым постоянством, от которого сам становишься частью вещей, заполняющих интерьер. В редких пробивающихся лучах солнца парит пыль. Жизнь прожита, существование – набор физиологических процессов и воспоминаний. Остаётся только бесстрастно, свыкнувшись с действительностью, ждать смерти. Примерно такие чувства испытывал я, оставаясь наедине с радио. А мне ведь было всего 20-ти. Говно получается.
Хотелось сорваться с места и пойти в библиотеку, чтоб, взяв любимую книгу, погрузиться в чтение, как в молитву… Но надо было закрыть прежде комнату. Я никогда раньше таких фокусов не выделывал. «Ключ – в зубах, левой рукой захлопываю дверь. Становлюсь чуть ли не раком, чтобы закрыть внутренний замок, - прокручиваю я про себя ситуацию. – А если ключ нужно вставить другой стороной? Наверняка уроню, переворачивая. Потом, заикаясь, оттого, что нервничаю, придётся просить проходящих мимо по коридору: «Простите, поднимите, закройте, положите в карман» - вот бодяга!».
Мне было стыдно буквально за всё перед незнакомыми людьми: походка, нервные гримасы лица, плохая дикция, заискивающий взгляд… Чувствуешь себя полнейшим ничтожеством. «А если всё же закрою? Ключ переложу в левую руку. А книгу нести ей же?! Ключ сразу окажется на полу. И опять: “Простите, поднимите, откройте дверь…” - вообще бред!». Сопоставив свои шансы на успех, я убедил себя дождаться соседа, чтобы не закрывать дверь на ключ.
Ждать Анатолия Николаевича пришлось не долго. Он явился в благодушном настроении, с некоторой дремотной ленью в теле. Снял тёмные очки, плетёную шляпу и откинулся на кровать.
- Дядь Толь, вы в комнате будете? – спросил я.
Он медленно кивнул головой.
- Я сейчас в библиотеку схожу, книгу возьму и вернусь. Хорошо?
- Иди, - мягко, точно объевшийся кот, просипел старик, махнув обеими кистями рук и на секунду зажмурив глаза.
Выйди из комнаты, не спеша, чтобы не пропустить библиотеку, двинулся направо, помня сокровенные слова моей подруги Анжелы. Пройдя метров шесть по коридору, я обнаружил средство связи с внешним миром – телефон. По телефону в это время говорил какой-то старик. «Работает, однако», радостно заключил я. Продолжив свой неспешный путь, я наткнулся на вывеску слева над открытыми дверьми: «Библиотека».
Помещенье представляло собой читальный зал с расставленными тут и там столами, на которых зиждились подшивки газет и журналов. За столами сидели какие-то пожилые люди и читали. У меня не было желания их разглядывать, всматриваясь, запоминать лица: вид старости на большинство молодых действует угнетающе, подобно нейролептикам. Повертевшись по сторонам, я обнаружил в глубине зала открытую комнату, где восседала молодая особа за письменным столом. «Она здесь не проживает, - применяя индуктивный метод познания, предположил я. – Она здесь работает. Хотя – жаль». Тяготящий информационный голод помог мне преодолеть смущение пред скорой грядущей взаимосвязью с девушкой – я целеустремлённо двинулся к ней через весь читальный зал.
- Здрасьте, - чуть запыхавшись, вступил я в контакт с существом приятной внешности.
- Здравствуй, - вежливо-деловито ответила она. – Что ты хотел?
- Книгу взять… почитать.
- Какую книгу?..
- У вас есть Стругацкие?
- Стругацкие? – точно погрузившись в гипноз, повторила с симпатичным лицом библиотекарша, ковыряясь в картотеке.
- Не-а. Нет, - с сожалением замахала она головой.
- А стихи Маяковского у вас есть?
- Нет. Тоже.
- А Леонид Андреев?
Девушка вышла из-за стола с чувством лёгкого негодования, направилась к стеллажу, где располагались книги писателей, чьи фамилии начинались на букву «А». Проведя пальцем по корешкам изданий, она уверено, будто убедившись, что её дурачат, произнесла:
- Нет. И этого тоже.
Ситуация принимала абсурдный характер.
С творчеством Стругацких я начал знакомится ещё будучи в школе, в двенадцатом классе – мой одноклассник Костя приносил пару книг из дому. В библиотеке интерната произведений таких писателей не имелось. В стардоме – аналогичная картина. Но отсутствие стихов Маяковского меня обескуражило. Я знал наверняка, что имеются книги Достоевского, Гоголя, Чехова, стихи Пушкина и Лермонтова, но, как же меня ещё со школьной поры достал этот «суповой» набор «музейных» писателей и поэтов!
- Ну а Горький у вас есть? – обречённо спросил я.
- Горький? Горький есть, - оживилась девушка. – А какое конкретно произведение тебе нужно?
- «Жизнь Клима Самгина», - не задумываясь, ответил я.
- Вот, пожалуйста, - она достала книгу страниц в пятьсот. – Сейчас я запишу на тебя. Подожди, ты сюда недавно поступил?
- Да.
- Тогда мне надо зависти на тебя карточку. Как твои фамилия, имя, отчество?
Я назвался.
- Как? – попросила повторить она мою фамилию из четырёх букв.
Моя фамилия ничего пошлого не символизирует: на «Ж» не начинается, на «А» не заканчивается – просто у меня плохая дикция.
Я произнёс несколько раз по слогам. Для меня – типичная ситуация.
- Ага. Ясно. Срок сдачи: 28 сентября. Если что, можешь продлить. Держи. Куда тебе?.. – спросила библиотекарша, видя неспокойное состояние моего естества.
- Под левую руку, - стараясь «очистить» своё тело от беспорядочных колебаний, произнёс я.
Со второй попытки серьёзная и симпатичная девушка впихнула мне книгу под мышку. Держать таким образом книгу было не очень-то удобно, но кое-как я всё-таки смог донести её до своей комнаты. Вывалив многостраничное произведение Горького на стол, я плюхнулся на стул, чтобы отдышаться.
- У-у-у, какая толстая! – воскликнул старик. – Сам выбрал?
- Ага.
- А я вот чё-то не очень. Не до книжек было… Да и глаза уж не те, - заключил Анатолий Николаевич.
И продолжил:
- Я вот футбол любил – ты что! В первых нападающих был! Э! Бегал, как сайгак. Раз-раз и в дамках. А потом травма. Что-то с коленной чашечкой. А так бы футболистом стал – я тебе дам!
Дед призадумался.
- Потом в шахту пошёл работать. Ничего. Нормально! И нать-возьми – обвал! Меня и придавило. Голову крепко пришибло. Привезли в институт какой-то. А я пластом лежу. Врачи, студенты вокруг… Глядят, мол, толку мало – тяпнется. Подошёл ко мне бодренький старичок в очках. Я так понял – профессор и говорит: «Этого ко мне – будем оперировать: поставим пластину. Оживёт – куда денется». Вишь – профессор! А если б не он, может и вправду – на тот свет? А он – молодец! Сразу знал, что вытащит. Чуешь! Башка! Не то, что шантрапа здешняя! Куды?! – старик махнул рукой. - Вот теперь с пластиной. Титановой! И жив – ничего!
«Ваще здорово! Искусственный хрусталик, пластина в голове. Кибер, а не дядя Толя!», резюмировал я.
Не преминув воспользоваться его добродушным настроением, попросил:
- Дядь Толь, вы бы не могли бы подержать мне телефонную трубку – тут на углу телефон… Я другу позвоню, чтоб приехал.
- Хорошо. Это со школы что ли?
- Да. В одном классе учились.
- Ну, тогда, конечно, позвоним! - покровительственно произнёс старик. – А то всё один да один сидишь… Как зовут-то?
- Костя.
Мы подошли к телефону. Аппарат располагался довольно низко, чтобы им смогли воспользоваться, в том числе, и колясочники. Ничего похожего на стул вблизи не наблюдалось. Перспектива стоять буквой «Г» настроила меня на деловой и по возможности максимально лаконичный лад предстоящего разговора. Дядя Толя набрал продиктованный мной номер.
- Алло, Костя! – начал я.
- О, это ты, Ром?!
- Да это я. Здоров.
- Привет! Как тебе на новом месте?
- Да, в общем – ничего. Жить можно. Кость, ты в ближайшие дни занят?
- Так. Сегодня – нет. В воскресенье еду на дачу к бабушке. А ты что-то хотел?
- Да. Понимаешь, нужно вещи купить. Здесь несколько другая ситуация, чем в школе. Долго объяснять, но это для меня важно.
- Хорошо. Тогда я приеду к тебе в понедельник. Деньги, как я понимаю, у тебя на книжке?
- Да.
- А в воскресенье «Почта» не работает. Так что, по-любому, в понедельник. С утра я приеду к тебе.
- Ага. Спасибо. Ну, ладно – давай.
- Пока.
Тело от неудобной позы ломило, пот лился с меня градом. Но настроение явно улучшилось. «Осталось дожить до понедельника и жизнь изменится к лучшему».
Возвратившись восвояси, я спросил у Анатолия Николаевича, какая нянечка должна меня купать.
- А вот сегодня будут драить полы – ты и спроси.
Мой вопрос не был безосновательным. Я чувствовал, что от меня пахнет потом, отчего испытывал сильный дискомфорт.
Как обычно в час дня принесли обед. Невзирая на соседа и уговоры раздатчицы, я отказался от первого. Мне было выгодно «культивировать» запор. И ещё… По-моему: борщ без мяса есть помои.
Оставшись один, я съел самостоятельно второе блюдо ртом: тошнотворную пшеничную кашу с пятью кусочками плевы, жира и, кое-где, мяса. Плюс, в качестве бонуса, маринованный помидор. Затем я подошёл к крану. Открыл его зубами и подставил грязноватый рот под горячую воду. Закрыв кран, взял в левую руку полотенце и медвежьими движениями вытер лицо.
Спустя минут десять пришёл дед:
- Чё-то тебя Валя сегодня рано покормила. Видать сама, что ль, не ела?
- Да нет. Я сам съел ртом. А то постоянно беспокоить не хочется.
- Вот! Верно. Всё – сам и человеком будешь! – похвалил дед. – А то, что ешь как свинюшка, так кто смотрит? Лишь бы сам всё делал – вот что главное! Да и чистое у тебя лицо.
- Я под краном помыл.
Дед в изумлении развёл руками.
Въехала Валя, явно спеша меня накормить:
- Что? Не дождался? Дядя Толя помог?
Анатолий Николаевич ответствовал за меня, разводя руками:
- Так ведь он сам. Не я…
- Научился, - кивнув головой, сделала вывод Валя. – Ну, тогда я поехала. Если что – зовите.
С тех пор Валя не приезжала меня кормить, ибо поглощал пищу я сам и был доволен приобретённой частичкой самостоятельности.
Вечером часам к четырём зашла нянечка помыть полы. Я сидел один – Анатолий Николаевич проводил моцион перед ужином. Улучив момент, когда нянечка смогла бы расслышать мой голос, я пролепетал:
- Извините, вы не могли бы сегодня искупать меня?.. Когда у вас будет свободное время…
- Так не мы вас купаем?
- А кто?
- Ваше крыло купает следующая смена, - ответила нянечка тоном, будто я спросил о чём-то банальном.
- Эта, которая завтра будет?
- Ну, да.
- Спасибо, - искренне и неумело поблагодарил я нянечку из «чужеродной» мне смены.
«Здорово! Хоть какая-то определённость. Завтра искупают, а на следующий день чистым в город поеду!», радовался я, как идиот, которому пообещали подарить пачку пургена.
Пришёл с прогулки Анатолий Николаевич. Я не замедлил поделиться радостной новостью с ним. Он скептически махнул рукой:
- Поглядим, как они тебя искупают. Вон, Мирон, сосед рядом, плотит – они каждый день его полощут. Да и других – только бабки им отваливай! А так – и жопы не подымут. Всё чаи гоняют. Разбаловали! Вот так не платили б никто – и купали, куда б делись! А то всё пугают: «Не можешь себя обслуживать – во второй корпус».
Старик продолжал ораторствовать, рубить правду-матку… Я его слушал, долго слушал, и с каждым словом всё осмысленней понимал, что истинным настоящим абсолютно бесполезным инвалидом я стану именно здесь. Этот момент наступил бы довольно быстро, если бы я не попытался изменить себя к лучшему, а значит – и свою жизнь. Мне срочно требовалось научиться многому, что умеет делать здоровый человек, иначе перевели бы, как пить дать, во второй корпус – пристанище немощных убогих полусгнивших заживо и спившихся до маразма тел.
«У меня ж денег нет, - закручинился я. – Двадцатка паршивая, да и та на проезд в город. Что ж, может мне повезёт – искупают».
День подходил к концу. Анатолий Николаевич, раздевая меня перед сном, заметил:
- Тебе и впрямь надо искупаться. Уже попахиваешь…
Ночью я никак не мог уснуть.
Следующий день был почти похож на предыдущий: радио, завтрак, полудремотное чтение прочитанного в школьные годы, созерцание в окно, обед…
Старик, встав после «тихого часа», сказал:
- Пойду, поговорю с няньками – будут они купать тебя или нет?
Минут через пятнадцать Анатолий Николаевич чуть ли не ворвался в комнату. Он был взбешён: движения его стали плохо скоординированными, усилился тремор. Захлопнув за собой дверь, старик нервно и напряжённо, точно страус, прошёлся по комнате, сдавленно, сквозь вставные челюсти выговаривая:
- Пидораски! Мудачьё! Я им говорю: «Человека искупать надо. Не может сам». А они мне: «Ах, не может!? Пусть идёт на милосердие – там пускай и купают!».
Дед, весь трусясь от злобы, заорал мне в лицо:
- Ну, на хуя им деньги плотют!? Ну, на хуя, скажи!? – в полном недоумении, вытаращившись на меня, спросил старик. – Они, что, переломятся, если тебя вымоют?! Эка тяжесть – человека искупать! Мне-то уже под семьдесят… А им?! – и судорожно повернув головой, зычно произнёс, точно поставил приговор: - Лошади!
Анатолий Николаевич пожевал губами. Немного постояв, стал быстро собирать свои мыло, шампунь, мочалку.
- Где твои чистые вещи? – сдерживая оставшийся гнев, спросил он меня.
- Там, в шкафу: рубашка, трусы, брюки…
Напихав пакет моими вещами, и лихорадочно захлопнув дверцу шкафа, дед гневно упрекнул меня:
- Чё, расселся!? Пошли – я тебя искупаю! От них дождёшься!.. Как же!
Мы направились в сторону душа.
Процедура омовения была долгой: Анатолий Николаевич всё боялся, как бы я не поскользнулся на кафельной плитке. Тем не менее, искупал он меня на совесть: намылил шампунем голову, два раза натёр мочалкой тело. После душа Анатолий Николаевич вышел потным и измотанным, я – пахнущим шампунем и оптимистично размышляющим о предстоящем событии – поездке в город.
После ужина, на сон грядущий, мне пришла в голову весьма практичная мысль: составить список покупок.
Достав из тумбочки тетрадь и открыв её последнюю страницу, я стал, размышляя, записывать:
«Средства личной гигиены, обязательно».
• Мыло хозяйственное, мочалка, шампунь, зубная паста, щётка…
«…и самое важное – туалетная бумага – листы формата А4».
• Принтерная бумага (листы формата А4) – 1 упак.
Во время одного из посещений туалета у меня возникла мысль, что раз обычная туалетная бумага мне не подходила – она легко рвалась и вываливалась из моей левой, более-менее рабочей, руки (неудачное испытание, проводившееся дома) – значит, мне требовался материал прочный и не мнущийся. «Газета – почти идентична туалетной бумаге. Журналы? Если только глянцевые… Эстетично, конечно, но дорого. А вот принтерная бумага – вполне оптимальный вариант. Дёшево и сердито». Собственно, почти всегда, чтобы научиться чему-нибудь в плане самообслуживания мне приходилось отказываться от общечеловеческих способов и изобретать свой собственный или перенимать опыт других инвалидов.
«Ну, раз тема покатила…», продолжил я размышления о приобретении материальных ценностей.
• Средство от диареи – 1 упак.
«Одежда. Так, если трусы я умею натягивать, то аналогично смогу и трико на резинке... А из верха – футболка. Растягивающаяся. Можно на размер больше…»
• Трико на резинке – 2 шт.
• Футболка – 2 шт.
• Трусы – 2 шт.
«… с носками проблема. Здесь задачка со звёздочкой. Как их надевать? Хотя, в конечном итоге, у меня носков мало. Пусть будут», - и записал:
• Носки тонкие, хлопчатобумажные – 5 пар.
«Так. Что ещё? Еды бы скоромной…»
• Мясо-сало, сахар – 1 кг.
«Но еда в финале…»
Я задумался над продолжением списка:
«А! Вот ещё! Из канцелярии…» - и воодушевлённо вывел:
• Ручка – 2 шт., тетрадь 96 листов, скотч широкий.
«Может – гвозди? Ага. А также молоток, зубило, дрель, - посмеялся над собой. – Нет, лишнее»
«А… Это… “Резинки”… на всякий случай. Стоп. Они у меня есть. «Кролик» покупал ещё в школе. Где медаль лежат. Может перепрятать? Так, ладно. По-моему – всё».
Подошло время ложиться спать – биологические часы деда пробили отбой. На этот раз я заснул со спокойной душой.
Утро. Пробуждение от электрического света светильника. Анатолий Николаевич снова меня одел теперь уже без моих подсказок и довольно проворно – прогресс налицо. Далее по режиму дня следовал завтрак. Примерно в 8 часов передо мной на столе стояла тарелка с незамысловатым набором: столовая ложка кильки в томате с полуслипшейся вермишелью, традиционный кусок хлеба с маслом и горячий «чай». Вкушать пищу я не стал – мало ли что могло произойти с моим желудком. Диарея и предстоящий шопинг – вещи не совместимые. Уставившись в окно, я принялся ждать явления Кости.
Старик, заметив моё аскетическое отношение к завтраку, настороженно поинтересовался:
- Чего не ешь?
- Я ж сегодня в город еду. Поем – вдруг в туалет захочу.
- Ну, хоть маслица с чайком можно.
- Не. Не хочу, - я был неумолим.
Спустя час, в дверь бодро и громко постучали. Это явился Костя со своим другом Лёхой, с которым я не был знаком.
Мой одноклассник Костя, сутулый, с плохо развитой с рождения рукой, олицетворял в нашем классе образ оригинального человека. Оригинальность его начиналась с кучерявых волос, будто после завивки
Ваше мнение:
  • Добавить своё мнение
  • Обсудить на форуме


    2009-06-30 15:38:51 кокетка
    Пожаловаться администрации на комментарий
        Ну вот, выходные прошли, праздники тоже, но не вижу окончания рассказа. «Оригинальность его начиналась с кучерявых волос…», а дальше?
    P.S. Мы часто не замечаем, что рядом с нами живут люди, которым приходиться преодолевать в двойне эмоциональные, моральные ситуации, физические трудности. Поэтому, то, что ты решил написать историю своей жизни и как ты все красочно описал, заставляет задуматься о другой стороне медали. И о своей жизни тоже.

    2009-07-01 23:29:23 Роман Шиян
    Пожаловаться администрации на комментарий
        Глюк произошёл на сей странице. Сейчас попробую исправить.


    Комментарий:
    Ваше имя/ник:
    E-mail:
    Введите число на картинке:
     





    Украинская Баннерная Сеть


  •  Оценка 
       

    Гениально, шедевр
    Просто шедевр
    Очень хорошо
    Хорошо
    Нормально
    Терпимо
    Так себе
    Плохо
    Хуже не бывает
    Оказывается, бывает

    Номинировать данное произведение в классику Либры



    Подпишись на нашу рассылку от Subscribe.Ru
    Литературное творчество студентов.
     Партнеры сайта 
       

    {v_xap_link1} {v_xap_link2}


     Наша кнопка 
       

    Libra - литературное творчество молодёжи
    получить код

     Статистика 
       



    Яндекс цитирования

     Рекомендуем 
       

    {v_xap_link3} {v_xap_link4}








    Libra - сайт литературного творчества молодёжи
    Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются законом.
    Ответственность за содержание произведений несут их авторы.
    При воспроизведении материалов этого сайта ссылка на http://www.libra.kiev.ua/ обязательна. ©2003-2007 LineCore     
    Администратор 
    Техническая поддержка