Libra - сайт литературного творчества молодёжи Libra - сайт литературного творчества молодёжи
сайт быстро дешево
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
Поиск:           
  Либра     Новинки     Поэзия     Проза     Авторы     Для авторов     Конкурс     Форум  
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
 Дима Чеботарь - Страшный суд. Повесть в 3-х частях. Часть 2 
   
Жанр: Проза: Философская
Статистика произведенияВсе произведения данного автораВсе рецензии на произведения автораВерсия для печати

Прочтений: 0  Посещений: 300
Дата публикации: 11.4.2016



"Смирение и осознание —
главные созидающие силы разума

Восточная мудрость"

Тьма, пустота, холод… Три феномена, не от чего и не от кого независящие. Три субстанции, пребывающие во веки веков, без зарождения и без исхода, а любое иное существо или явление суть откровенное и вечное противостояние этим трем потокам, составляющим каркас Вселенной. Это те самые три слона, на которых стоит мир.

Тьма определяется отсутствием света, пустота — отсутствием всяческого содержания, холод — отсутствием тепла. Соответственно, это единые феномены, бытующие сами по себе, без наличия какого-либо источника, а все остальное — лишь уязвимая форма, имеющая неизбежный предел существования.

Что есть человек против этих явлений? Лишь мимолетный блик в коротком промежутке времени, абсолютно незаметном для вечности. Что есть для них человечество? Тусклое мерцание в бесконечном потоке времени, зыбкое и уязвимое, наивно полагающее, что его пребывание на любом отрезке существования имеет невероятно высокий смысл. Но так ли это?

.....

Какое-то время Иван ощущал первозданную бесконечность. Он ничего не видел, не слышал, не осязал какого либо прикосновения или опоры, как будто парил в невесомости и полной отрешенности. Не было ни эмоций, ни мыслей, а лишь черная темнота, безграничная пустота и непреодолимый холод. Сам Иван остался только осознанием, заблудившимся где-то в пространстве, кажущимся самому себе уязвимым подобно мыльному пузырю.

Никаких соображений или умозаключений о том, что с ним произошло, Иван не имел, все, что у него сейчас было, так это память о его жизни, собственно эта память и удерживала сейчас сознание, давая парню возможность не рассеяться в этой всепоглощающей безграничности.

Перед ним проносились явственные картины всей его жизни. Он видел, как совсем еще маленьким мальчишкой, живя в деревне у бабушки, пока родители зарабатывали на жизнь, просыпался ранним зимним утром на жаркой печи и любовался синеющим рассветом, обнажающим от оков тьмы, ровную снежную гладь за окном.

Бабушка уже не спит и хозяйничает у печки, готовя множество блюд обыденного деревенского рациона. Тушеная картошка, томимые на углях суп, борщ или щи, топленое молоко, рисовая или гречневая каша, пирожки или даже обыкновенный хлеб — все это при готовке в деревенской печи приобретало вкус неотразимый и незабываемый.

Не раз Иван не без тоски вспоминал кулинарные изыски бабушки, и не только когда хлебал тюремную баланду, а и во времена взлетов, жуя ветчину или говядину в ресторанах средней руки. Не одно из бабушкиных блюд он не променял бы ни на какой-либо деликатес, даже из здравого интереса к познанию нового.

Уловив звуки треска дров в печке, Иван опять засыпал с чувством полной защищенности не только от бушующей за окном вьюги, но и от любых жизненных невзгод вообще.

Летом в деревне он всегда просыпался очень рано и бежал на улицу с одной целью — наслаждаться тишиной и, погрузившись в глубины своей детской фантазии, развлекаться в воображаемом мире, ожидая часа пробуждения сверстников. Друзей у Ивана было много. Они своей веселой гурьбой тратили целые дни на одни лишь игры и забавы, даже не заговаривая и не на секунду не задумываясь о необратимости взросления.

Ранние школьные годы давались ему нелегко, и теперь воспоминания об этом оказывались чрезвычайно мучительными. Дело в том, что он по натуре своей был мальчишкой абсолютно беспорочным и добросердечным. Он совершенно не умел ни драться, ни ссориться. Ему хотелось только дружить, а сверстники часто его оскорбляли. Не понимая, как вести себя в ситуациях конфликтных, Ваня всегда оставался в числе обиженных и оскорбленных, что сильно его беспокоило. Со временем, конечно, он стал постигать законы человеческих взаимоотношений, но все, что ему удавалось, так это притворяться решительной и непреклонной личностью, при этом оставаясь в душе наивно верящим в человеческие добродетели.

Вспоминались многие эпизоды жизни связанные с родителями, и именно эти воспоминания приносили самые большие мучения. Он вдруг осознал всю суть их отношений, состоящих как из приятных моментов, так и из фактов недопонимания и разногласий. Ивану стало ясно, что любое их общение, будь то веселая беседа или, наоборот, громкая ссора, были ничем иным, как неотъемлемыми деталями одной большой любви, которая бывает между родителями и детьми.

С отцом у них всегда были очень сложные отношения, как казалось Ивану, в большей степени по вине отца, но теперь-то он понял, что виноватыми были оба, а если точнее, то виной всему были различность их характеров и мировосприятия. В воспитании его отец проявлял огромную, а иногда и неадекватную, строгость, что привело к зарождению в душе Ивана некоторой неприязни к своему родителю, иррационально сочетающейся с безграничным уважением к нему же.

Сейчас Иван видел орущего отца, обвиняющего маленького ребенка в том, что тот неровно поставил свою обувь в прихожей, затем, слушал незаслуженные обвинения в тупости и нерасторопности, выражаемые абсолютно несправедливо, и дико унижающие совсем еще зеленого мальчишку.

Ваня видел, как сразу после школы уходит с отцом на стройку, где тот заставляет своего десятилетнего сына пособничать, при этом строго запрещая отвлекаться на мелкие детские развлечения. Ваня помнил, как тосковал в такие моменты, видя, как его сверстники беззаботно слоняются по миру, занимаясь всякой детской бессмыслицей. Невероятно тоскливо становилось на душе Ивана, и он в сердцах обвинял своего тиранически-строгого отца в безвозвратно потерянном детстве.

Сумбурные картины детских лет сменились воспоминаниями периода юности. Времени, когда все становилось несколько яснее. Когда тиранию своего отца он переставал воспринимать как должное, и соответственно более не соглашался со многими его требованиями, что вызвало целую волну обоюдного недовольства и вереницу непрекращающихся ссор.

Вдруг, в затяжном потоке мучительных воспоминаний, Иван увидел один эпизод, заставивший его осознать все сразу и окончательно. Сначала, в глаза ударил яркий луч, отразившийся от блестящей металлической поверхности. Затем, Иван ощутил в своей ладони рукоять охотничьего ножа, подаренного отцом на восемнадцатилетие. Подарок этот был неожиданным, что наполнило сердце Вани чувством смущенной благодарности, особенно, когда он узнал, что отец изготовил этот предмет своими собственными руками, а начал он достаточно давно, и впоследствии подолгу задерживался в гараже, чтобы успеть ко дню рождения сына. Ваня был тронут и еле сдерживал слезы. В тот момент он представил, с каким усердием отец до полуночи засиживался за работой над этим подарком, как им двигало желание сделать своему сыну приятный сюрприз, зная его ярое увлечение охотой и интерес к холодному оружию.

Сейчас Иван испытал то самое сентиментальное чувство, что и в тот февральский день, но оно было гораздо сильнее и мучительнее. Теперь стало безоговорочно ясно — всё, что пришлось Ивану претерпеть от своего отца, было ничем иным, как частью его собственной судьбы, тем, без чего не могло быть его самого, без чего не смог бы сформироваться его характер и взгляды, понятия и мировоззрение. Любые невзгоды, равно как и радости, не что иное, как часть одной судьбы, её неотъемлемые составляющие, без которых не может существовать будущего.

Мать Ивана была полной противоположностью отца. Было удивительно, как эти люди смогли прожить столько лет вместе, а точнее, как она смогла так долго терпеть этого человека. Мать была женщиной хозяйственной, любящей и заботливой, а отец — самовлюбленным и самонадеянным тираном, хоть и не лишенным мужского шарма. Она терпела унижения, ради благополучия своих детей, понимая, что не сможет самостоятельно их содержать. Именно это беззаветное самопожертвование и возвышало её над другими людьми.

Сквозь неодолимый полубред Иван сейчас чувствовал её объятия, нежное поглаживание по своей восьмилетней голове и слышал приятный шепот, умиротворительно обещающий непременно подарить "железную дорогу" никак не позже Нового Года. Ивану всегда казалось, что именно мама может все, так как все что она говорила — сбывалось. Она имела редкий дар — не давать пустых обещаний.

В детстве Ваня не любил делиться ни с кем своими проблемами, даже с матерью, хотя и знал, что она воспримет абсолютно все и всегда поможет: иногда дельным советом, а при необходимости и решительными действиями. Она виделась Ивану-ребенку неким ангелом-хранителем, рядом с которым всегда тепло и уютно, который без сомнений и колебаний сможет взять на себя все тягости невзгод и уберечь от лютой стужи жизненных хлопот.

Из глубин памяти во всех подробностях выплеснулся эпизод школьного выпускного, когда в ветреной голове совсем юного парня уже зарождались крупинки здравой амбициозности, а в поведении уже просматривались очертания личностного потенциала. Он вспомнил, как его волновали разноцветные кружева платьев, обтягивающих тонкие фигуры одноклассниц,о рекордном количестве выпитой водки, и Иван испытал горькую тоску по безвозвратно упущенным годам беззаботного детства.

Несколько лет проведенных в училище Иван считал золотым периодом своей жизни. Уже было понятно, что такое есть взрослая жизнь, вместе с тем возникло утешение, насколько хорошо существовать на содержании у родителей, так как попытки найти мимолетный заработок дали понять цену деньгам.

Бессонные ночи во хмелю, в компании лихих друзей и миловидных подруг. Первый сексуальный опыт, затем второй и путь открыт. Серьезные мысли о будущности и, наконец, она — жизнь самостоятельная, серая и холодная.

Далее, на гребне воспоминаний всплывали подробности последних лет уже сознательной жизни. Они вызывали чувство мудрой уверенности, что сожалеть незачем, все в жизни Ивана вышло именно так, как он и задумал. Все было так, как он и рассудил. И теперь, находясь неизвестно где, он понимал, что именно этим все и должно было закончиться и никак иначе быть не могло.

После длительного и мучительного потока воспоминаний, отразивших все подробности прижизненных деяний, чувств и помыслов, сознание стало постепенно сплетать еле уловимые нити в полупрозрачную материю мысли. Иван, наконец, ощутил и осознал все. Ничто более не обременяло дух его, не тяготило сердце горькими эмоциями, ничего более ему было не нужно. Он достиг своего… Он достиг абсолютной свободы! Он готов пребывать здесь вовеки. Без нужды, в чем либо, без смутных чувств и тяжелых мыслей, как будто в нескончаемом сне, нежном и сладком.

Но вечность для Ивана оказалась лишь мимолетным видением, очень скоро начавшим растворяться, подобно остывающему пару или прохладному утреннему туману. К нему стали возвращаться чувства, и первым из них была необъяснимая тревога. Что-то заставляло Ивана испытывать страх.

.....

Ноги его уперлись в некую твердь, и, вместе с тем, вернулось полное ощущение тела. Ему становилось все теплее и теплее. Темнота так же стала иссякать, его еще закрытые глаза уже уловили поток яркого света. Иван боялся открыть их, но понимая, что этого не избежать, стал медленно поднимать веки. Его взору открылся прекраснейший пейзаж. Зеленые пологие холмы, уходя в перспективу к самому горизонту, изрезали все пространство вокруг Ивана. Они были поросшими густой травой и высокими ельниками. На западе склонялось к закату красное солнце, а все небо было затянуто пушистыми облаками.

Слух Ивана уловил счастливое щебетание вечерних птиц, и ему стало легко и спокойно на душе. Ступив шаг, парень с изумлением заметил, что ноги его босы, но это оказалось не самым удивительным — тело его не покрывало абсолютно ничего, и собственная нагота жутко смущала парня. Ивану было не по себе, но он решил успокоиться, присев на мягкую траву, и все тщательно обдумать, в общем, как и всегда.

Ситуация была непривычной. Он в ярких красках вспомнил все детали приключившейся с ним истории. Вспомнил, как бежал из тюрьмы, как пострелял собак, ради собственной выгоды, как пленил легкомысленных солдат и, наконец, как получил пулю в спину.

Сомнений не осталось, он попал "на тот свет", но это особо не тревожило. Это, может быть, самый лучший выход, тем более что пейзаж вокруг не предвещает ничего дурного. Это место уж точно не напоминает ад с его огненной гиеной и скрежетом зубовным, и этого уже было достаточно для успокоения.

Но что делать дальше? Иван оглянулся по сторонам. Ему показалось, что его кто-то позвал, но вокруг не было ни души. Парень, еще немного помешкав, решил отправиться куда глаза глядят, а там уж будь что будет.

Преодолев несколько холмов, Иван увидел широкую реку и тут же устремился к ней. Чистота и прозрачность воды удивили его. Дно, окаймлённое мерно покачивающейся растительностью,было четко различимо. Он зачерпнул ладонями воды и поднес к лицу. Она была прохладной и имела необычный, но довольно приятный запах.

Иван зажмурился и омыл лицо,но вода обожгла его, как кислота, и он завопил от боли. На некоторое время он лишился зрения. Протирая пальцами глаза, Иван попятился и через несколько шагов с диким воплем провалился в некую внезапно образовавшуюся темную пропасть. Больно шлепнувшись спиной, он окунулся в воду. Было глубоко. Иван в панике стал выплывать на поверхность, но это никак не удавалось. Он выплывал намного дольше, чем погружался.

Наконец выбравшись, безумно напуганный Иван обнаружил, что находится в замкнутом пространстве. От воды до потолка было не более полуметра. Беспомощно барахтаясь, он стал судорожно вспоминать всяческие молитвы, надеясь, что это каким-нибудь образом спасет его, но в голову ничего не приходило, так как при жизни он не удосужился выучить ни единого религиозного стиха. В какой-то миг Иван догадался, что бояться ему по сути нечего, так как нельзя утонуть, будучи мертвым.

Через минуту вода начала загустевать. Ивану стало казаться, что он полностью погружен в манную кашу, затем в вязкий цемент, который достаточно быстро отвердел. Парень не мог пошевелиться, а его слух не улавливал ни единого звука, казалось, что он заключен под толщей глухого бетона, откуда ему не выбраться вовек. Но вдруг он услышал отчетливый голос, звучавший у самого уха.

— Кто ты? — голос был звонче соловьиного, а тон несколько заискивающим.

— Я Иван, — ответил парень нерешительно, и тут же ощутил неимоверной силы удар, от которого заболело все тело. Казалось, что с той стороны каменного заточения стали бить множество молотов, норовящих расколоть каменную глыбу.

Ваня слышал глухой хруст, но было не понятно, что его издает. Как будто с каждым ударом одновременно ломались все его кости, снова и снова. При других обстоятельствах он умер бы еще при первом ударе, но такой милости не представлялось, а остались лишь мучения от непередаваемой боли, охватившей целиком все тело и более и более усиливающейся с каждым ударом.

Наконец, удары прекратились, и Иван ощутил освобождение от каменных оков и упал на мягкую, почти пуховую поверхность. Вокруг было по-прежнему темно, или, может, Иван просто боялся открыть глаза. Удивительно, что, несмотря на всепоглощающий всплеск мучительной боли, Иван все же мог двигаться, и при этом, даже, успешно владеть своим искалеченным телом. Над ухом прозвучал знакомый голос, который уже без доли насмешки, а, наоборот, с оттенком требования, повторил свой вопрос:

— Кто ты?

Иван обозлился на этого неведомого придиру, который посмел так жестоко с ним обходиться.

— Я человек, мать твою! — вырвалось у Ивана, и он рывком поднялся на ноги, в готовности встретиться с неприятелем.

Вокруг стало темно, а ноги упирались в зыбкую воздушную поверхность, похожую на надувной матрац, что значительно нарушало устойчивость парня и тем самым еще более раздражало его. Он метался в разные стороны, балансируя, переполняемый неведомой яростью. Он понимал, что его усилия не смогут принести никакого результата, и к тому же, со стороны это уж точно выглядит по-дурацки — разъяренная фигура балансирует на неустойчивой поверхности с целью вступить в схватку с кем-то, кого на самом деле может вовсе и не быть.

Тьма постепенно развеивалась, как при летнем рассвете. С усилением света гасла ярость Ивана. Было впечатление, что светает в самой душе парня. Боли уже не было, стало легко и спокойно. Свет обрисовал линию горизонта, разделившую безукоризненно чистое голубое небо и спокойное синее море.

Иван оказался на пляже, покрытом прозрачной галькой, которая, отражая лучи солнца, создавала прекрасный цветовой перелив. Над морем кричали чайки. Это зрелище растрогало Ивана. Он вспомнил, как будучи еще совсем маленьким, отправился с родителями на юг, и когда впервые увидел это чудо — бескрайний водоем, рядом с которым чувствуешь себя мелкой песчинкой, бессильной против бушующей стихии. Он вспомнил, как бегал по пляжу, ловя крабов, а родители с него смеялись, как кружилась от жары голова, и как он впервые в жизни попробовал креветки.

От воспоминаний парню сделалось грустно. Он опустил глаза, пытаясь не смотреть на волнующий душу пейзаж, и по его щеке прокатилась скупая слеза. Он вдруг понял, что жил абсолютно не так, как грезилось тогда, в глубоком детстве, что жизнь повернулась спиной к его хрустальным мечтаниям, и он по глупости последовал ложной тропинкой.

— Так кто же ты? — голос раздался откуда-то сверху и был преисполнен сопереживания.

Иван не поднимая головы ответил:

— Я полное ничтожество. Глупец…

Только он успел произнести последнее слово, как живописный простор морского побережья сменился бескрайней снежной пустыней, по которой разгуливала секущая буря. Сильный ветер дул поочередно со всех сторон и бросал Ивана туда-сюда, как пушинку. Он продрог до костей, а его кожу иссекли стремительные снежные шквалы. Парень пытался идти, но это ему не удавалось — стихия была сильнее и уже полностью овладела им. Ледяная метель не давала открыть глаз, и Иван, отчаявшись, упал лицом в снег, решив более не предпринимать никаких попыток борьбы. Он чувствовал, как его тело замело снегом, и сознание стало его покидать.

Переборов забвение, Иван не без удивления обнаружил, что уже не лежит, а стоит на ногах, находясь в каком-то закрытом помещении, похожем на крохотный лифт, но с отсутствующим выходом. Над его головой горела тусклая лампа, которая и была первым предметом, который увидел Иван отрыв глаза.

— Кто ты есть? — голос прозвучал тихо и исходил, как показалось парню, от самой лампы.

Ивана обуревало отчаяние. Он понимал, что не может ответить на этот вопрос так, как того желает невидимый вопрошающий, но испытывать мучительные истязания ему более не хотелось и поэтому Ваня стал молящим голосом просить:

— Может, вы мне поможете ответить? Вам же виднее, я знаю. Зачем же вы меня мучаете? — чуть не рыдая, тараторил Иван.

— Кто ты? — опять же прозвучал голос, но уже громко и раздраженно.

Иван не выдержал и заплакал, упав на колени. Сквозь горькие слезы отчаяния слышались невнятные всхлипы, из которых можно было понять, что Иван измучен, но ответить на этот вопрос все же не может, так как не понимает,чего именно от него хотят. Он молил оставить его в покое, хотя и знал, что покоя ему более не получить никогда, и от этой мысли становилось еще горче.

— Кто-о ты-ы? — пронеслось сокрушительным эхом по замкнутому помещению, что заставило Ивана испытать приступ головной боли.

Полная безысходность его положения тяготила. Отсюда нельзя убежать, единственный выход — уплатить мучителю желаемую дань, а именно ответить на, казалось бы, простейший вопрос, но это представилось невероятно сложной задачей.

Иван понимал, что молчать нельзя, нужно отвечать, но он боялся не удовлетворить могущественного палача и опять испытать ужас и истязания.

Ваня судорожно искал ответ, но все его заключения казались ложными. В какой-то момент ему стало понятно, что ответить на этот вопрос он не может, и, по сути дела, может сказать только одно.

Он поднял голову и внятно, но не без отчаяния, произнес:

— Я не знаю!

Тусклый свет преобразился во вспышку невероятной яркости, на какое-то время ослепившей Ивана. А когда к нему вернулось зрение, то к своему удивлению он обнаружил, что находится в просторной комнате, освещенной множеством зажженных свечей. Иван оказался уже не стоящим на коленях, а сидящим на мягком кресле у камина, извергающего поток приятного тепла. В противоположной стороне комнаты виднелся неосвещенный коридор. Было тихо, лишь мерно потрескивали дрова в камине.

Иван волновался, но почему-то был уверен, что ничего плохого уже не случится. Он все сделал правильно.

Из коридора донеслись приближающиеся шаги, и через некоторое время в проеме образовался изящный силуэт, остановившийся в тени. Он произнес спокойным мужским голосом, именно тем, который Иван уже неоднократно слышал:

— Приветствую тебя, путник…

.....

Дружелюбное приветствие вошедшего человека несколько успокоило Ивана. Дело даже было не в заискивающем тоне, а в том единственном факте, что Иван не одинок, с ним вышли на контакт, а, следовательно, уже был шанс, что ему объяснят происходящее и посоветуют, как поступить.

Вошедший, не спеша, приближался к Ивану, пока его черты не обрисовались в свете огня. Человек этот был приблизительно Иванова роста, фигуру имел стройную, черты лица — изящные, сплетающиеся в неуловимое выражение, которое нельзя было привязать к какому-то конкретному характеру или эмоции, а наличие бороды и вовсе лишало всяческой надежды прочесть на этом лице хоть что-нибудь определенное. И только глаза его были преисполнены доброты и нескрываемого сочувствия, из чего Ивану стало понятно: как бы ни был настроен этот человек и какие бы цели не преследовал, враждебности он точно в себе не несет — и это утешило парня.

— Путь твой выдался нелегким, но он еще не завершен. Поэтому предлагаю тебе немного отдохнуть и набраться сил. Присядь, — спокойно и даже ласково предложил незнакомец, указывая Ивану на стоящее рядом кресло. Тот повиновался, он и сам хотел немного перевести дух после столь изнурительных приключений. — Выпей, — он поднес Ивану небольшую глиняную чашу, — это вернет тебе силы.

Иван сделал маленький глоток. Напиток был очень похожим на вино, но гораздо слаще и без малейшего привкуса брожения. Ваня почувствовал, как его тело наливается бодрящим теплом, и затем жадно допил остаток.

Иван, наконец, смог расслабиться. Мягкое сидение удобно обволакивало черты его тела, а потрескивающие в камине дрова помогли собраться с мыслями.Проясненный разум Ивана снова приобрел способность здраво анализировать и первое, что его удивило, это комната, в которой они находились. Собственно это место трудно было назвать комнатой. Это было что-то похожее на пещеру с каменистыми сырыми стенами. Камин богатейшей выделки и два кожаных кресла образовывали чудный интерьер — теплый и уютный уголок в нише каменного заточения.

Кроме темного проема, из которого появился незнакомец, здесь не было более никаких выходов, и Иван задумался, как он сам сюда попал. Но его мысль была прервана вопросом:

— Ты Иван, я вижу, напуган? Хоть уже и несколько расслабился, а все равно остался полон сомнений и нерешимости. Уверяю тебя, больше бояться нечего. Самое страшное позади. Ты осознал главное, а значит, у тебя есть шанс. Если имеешь вопросы — задавай.

Иван растерялся. Вопросов было много и все они плавали на поверхности его сознания, но он не знал с чего начать, поэтому начал издалека:

— Где я, и что я здесь делаю? Я умер?

Незнакомец широко улыбнулся, и даже его борода не смогла скрыть искренней иронии этой улыбки. Так улыбается взрослый, когда ребенок спрашивает у него о далеких от истины глупостях.

— Смотря, кого ты имеешь в виду, говоря «я», и что в твоем понимании значит «умер».

— Я имею ввиду себя, — недоуменно ответил Иван, на что получил сокрушительный контраргумент.

— А кто ты?

Тут Иван понял, к чему клонит его собеседник. Именно на этот вопрос он сам пытался ответить, и ответил, но далеко не однозначно, что заставило его понять ту неосязаемую суть человеческого бытия. Действительно, как можно делать какие-либо выводы, не опираясь ни на какие мало-мальски жизнеспособные аргументы, так же нельзя найти смысла жизни, абсолютно ничего не зная о том, кто этой жизнью живет.

Иван опять не нашелся, что ответить, он по-прежнему не знал и даже не догадывался кто он. И здесь было недостаточно сухого обобщенного ответа. Назвать себя человеком было бы конечно логичным, но это все равно бы не раскрыло сути. За этим мог протиснуться вопрос:«А кто такой этот человек, которым ты себя считаешь?». Точно так же можно было бы услышать и следующее: «А кто такой тот, который называет себя человеком?»

Глубина этих мыслей окончательно сбила Ивана с толку. Затянувшуюся паузу нарушил незнакомец:

— Если ты имеешь ввиду парня, в которого попала пуля, при перестрелке вызванной его побегом из тюрьмы, то его судьба еще решается, а если ты говоришь о том, кто сидит сейчас в малоприятной ему комнате и общается с неизвестным человеком, то свою судьбу он должен определить сам, и начать ему нужно из поиска себя. Собственно, этим он и был занят всю жизнь, но шел по ложным маршрутам, поэтому и оказался здесь.

Ивана вдруг осенило. Его посетило свежее, как утренняя прохлада, осознание о том, что все его прежние представления об истине и её поиске были фатальными заблуждениями, бесконечно далекими от сути, а то, что лежало на поверхности, было для него незаметным (или он был просто не адаптирован умом для необходимого восприятия). Никакой истины на самом деле человек осознать не может, так как скован единственно тем бременем, что является человеком и имеет соответствующий человеку ум. А для того чтоб достичь более высоких порядков восприятия, ему нужно возвыситься над собой, а для этого было нужно для начала понять свою собственную сущность, иначе будет не известно кому и над кем возвышаться.

Мысленная путаница в голове Ивана опять спровоцировала длинную паузу. Незнакомец, видимо, специально давал ему время поразмыслить. Нужно было о чем-то спросить, но ничего путевого в голову Ивана не лезло, и тогда он решил начать с самого главного. Он взглянул незнакомцу в глаза и, пытаясь говорить уверенно, (хотя со стороны казался находящимся в высшей степени неуверенности), произнес:

— Что это за место, где мы сейчас находимся?

Незнакомец одобрительно кивнул головой, резко напустив на лицо тень серьезности, давая понять Ивану, что уловил ход его мыслей и теперь они его удовлетворяют.

— У этого места нет названия. Правда, догадливые бездельники, подозревая о его существовании, все же умудряются давать ему именования, но они самые разнообразные. Помимо этого, они еще и пытаются описывать это место, опираясь исключительно на свои догадки и фантазию, но на самом деле все их предположения абсурдны, так как здесь стойкого образа реальности, такого, какой бывает в мире людей, не существует. Скоро ты это поймешь. Дать этому месту единое описание невозможно, так как каждый, сюда попадающий, видит разные картины. Зачастую они индивидуальны, но для некоторых групп могут быть похожими.

Кто-то назовет это место Чистилищем, кто-то Валгаллой, кто-то Страшным Судом. Декорации могут быть самыми разнообразными, но цель всегда одна — поиск себя — в итоге становится понятно, чего заслуживает душа. Кстати, один ваш известный духовидец назвал это место Сакуалой Просветления, на мой взгляд, более точной формулировки люди еще не придумали. Ты никаких особенных убеждений при жизни не имел, поэтому обстановка для тебя выбрана самая незамысловатая, что значительно облегчает задачу, так как не придется подбирать слов, соответствующих ограниченной догматике и не нужно заботиться о каноническом антураже.

Ивану несколько польстило признание его несхожести с другими людьми.

— Сюда попадают все? — спросил он осторожно, еще опасаясь, что его вопрос опять окажется глупым, и спросил даже не столько из интереса, сколько для поддержания разговора.

— Нет, — с готовностью ответил незнакомец. — Многие проживают жизнь достаточную для того, чтобы безошибочно и безапелляционно определить путь их дальнейшего следования. Сюда же попадают те, кто по критериям первоисточника, перешел рубеж вечности несвоевременно и в случае определенного итога, может быть возвращен в свой прежний человеческий облик, для завершения духовной миссии. Ты запомни главное, я оперирую понятиями и образами, адаптированными для твоего пока еще приземленного ума. В действительности никаких критериев, рубежей или миссий на самом деле нет, по крайней мере, в области человеческого понимания. Я употребляю эти термины, чтобы вызвать в твоем воображении общую картину, без чего благоприятный исход невозможен.

— То есть, если я правильно понял, — со сдержанным восторгом объявил Иван, — мне здесь удастся понять, в чем смысл жизни?

— Да, Иван, ты на верном пути, а я буду твоим проводником. Позволь мне представиться.

Незнакомец не без доли торжественности встал с кресла.

— Зови меня Анек, — представился он и учтиво поклонился.

Иван поднялся в ответ. Анек наклонился к пасти пылающего камина и достал из него горящее с одного конца небольшое бревно.

— Огонь осветит нам путь, — сказал он задумчиво, глядя на мерно переливающиеся языки. — Иди рядом, не отставай, — приказал Анек и направился к проему, за которым покоилась жуткая тьма.

.....

Они долго шли по темному коридору. Пламя слабо освещало путь. Было видно лишь кусок мощеного пола сырых каменистых стен и низкого потолка, чуть выше человеческого роста, что неприятно давило на нервы Ивана и заставляло невольно горбиться.

— Как ты, наверное, уже понял, Иван, мне предстоит объяснить тебе, в чем было твое заблуждение, когда ты решил, что смерть предпочтительнее жизни. Это было вызвано тем, что ты не смог познать себя, найти свое истинное лицо, ты пошел по ложному пути и зашел настолько далеко, что уже безвозвратно потерял возможность постичь умом свое земное предназначение. Слишком сокрушительный эффект произвели на твое самосознание те бичующие душу невзгоды, которые постигли тебя на твоем ложном пути. Мне предстоит помочь тебе заглянуть в себя и отыскать причину, от которой происходят все следствия твоей судьбы и воспринять её должным образом. Но все будет зависеть только от тебя самого, я лишь приоткрою завесу неизведанного, а нужные выводы ты должен сделать сам.

Анек остановился и обернулся к Ивану, осветив его лицо своим факелом.

— Мы пришли. Ты готов?

Иван кивнул, хоть и сомневался в своей готовности, но понимал, что отступать некуда. Анек дунул на пылающее бревно, и оно погасло, как свеча.

— Погоди, пусть глаза попривыкнут к темноте.

Через минуту Иван различил метрах в десяти от себя квадратный проем, похожий на окно, но здания вокруг него не было видно, казалось, что окно подвешено в темноте и существует независимо ни от каких опор.

— Пойдем, — прошептал Анек. — Только тихо.

Они подошли к окну, и Иван стал в него всматриваться. Сначала оно показалось наглухо занавешенным изнутри, но вскоре он обнаружил брешь, через которую смог разглядеть комнату практически целиком. По всем признакам это была спальня. Небольшое помещение было обставлено старомодной мебелью кустарного производства (такой не пользовались уже лет двадцать), комнату освещал тусклый свет лампы, горящей над большой двуспальной кроватью, стоящей посреди комнаты.

На кровати Иван увидел голую спину, несомненно, принадлежащую девушке, о чем свидетельствовали изящные женственные очертания и волнистые локоны, ниспадающие на её плечи. Она бодро извивалась и подпрыгивала, был слышен отчетливый женский стон, которому прерывисто подыгрывало мужское мычание.

Девушка двигалась все активнее и активнее. Заслышав, что мужской стон, более походивший на вой, стал нарастать, она попыталась остановиться, но тяжелая рука обхватила её талию и резким движением уложила на спину. Поверх девушки оказался обнаженный мужчина. Он сделал несколько яростных толчков и обмяк. Девушка брыкалась ногами и руками, она сбросила с себя любовника и быстро убежала. Она направилась к двери, за которой, осветившись, обрисовался небольшой коридорчик, за которым находилась душевая комната. Девушка стремительно забралась под дождик и начала старательно вымывать у себя между ног.

Мужчина тем временем полулежал в кровати и потягивал сигаретку, пуская густые струи дыма. Лицо его выражало неуловимую эмоцию, которую можно было охарактеризовать выражением высочайшей степени самодовольства, подогретого эгоистической удовлетворенностью, свершившейся вопреки всяческим запретам.

— Ты что творишь, кретин! — произнесла девушка, вернувшись, и тон её был преисполнен презрения и какого-то даже отчаяния. — Я же тебе сказала, не хочу! Рано мне еще!

— А я сказал, сделаю пацана, значит, сделаю, — ответил на это мужчина, спокойным, уверенным тоном, демонстрирующим, что этого человека не волнует чужое мнение.

— Ну так и делай на здоровье, при чем тут я! Найди себе курицу-наседку и сношайся с ней сколько влезет, а мне ещё рано детей заводить. Молодая я ещё.

— А я хочу с тобой, — все так же спокойно бормотал мужчина.

Девушка легла набок, подогнула ноги и тихонько заплакала, осознав, видимо, безысходность своего положения, упрекая себя, что связалась с этим чудовищем.

До сих пор Иван безучастно наблюдал за происходящим, но вдруг у него вскипела кровь. Он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле, он обернулся к Анеку и стал указывать ему рукой в сторону окна, пытаясь заговорить, но тот только усмехнулся, поняв все без слов.

— Ты все понял, — прошептал Анек. — Можем уходить. Не шуми.

Иван повиновался, но, уходя, еще часто оборачивался и поглядывал на отдаляющееся окно. Да, он все понял, как проницательно догадался Анек. Иван всех узнал: мужчину, женщину, старую комнату.

— Зачем вы мне это показали? — с досадой спросил Иван.

— Чтобы ты кое-что уяснил. Как тебе хорошо известно, мальчик, которого родила эта девушка, всегда боготворил её как мать и не без оснований. Она никогда не относилась к нему пренебрежительно, в отличие от отца. Будучи легкомысленной юной девицей, не желавшей иметь детей, она стала превосходной матерью. Она беззаветно отдала себя воспитанию своего ребенка. Она вложила в него душу и здоровье. Она никогда и ни в чем ему не отказывала, по мере своих сил, а иногда и сверх того. — Анек опустил глаза и саркастически произнес, — и ей никогда не приходило в голову биться над поиском смысла жизни. Он сам её нашел, и она беззаветно ему отдалась.

В глазах Ивана потемнело, ноги его подкосило от этих слов. Возразить было нечего. Иван почувствовал себя мерзким эгоистическим ничтожеством, наплевавшим на святое. Понял, что все его жизненные скитания не были исполнены хоть малейшего смысла и в итоге оказались просто жалкими капризами. Ивану было горько до слез. Он не знал, что сказать, что думать, как себя вести.

Иван и Анек пошли по узкому коридору дальше, но уже молча, а в руках Анека потрескивало то самое пылающее бревно, непонятно откуда и в какой момент снова появившееся.

Глубоко погруженный в свои воспоминания Иван не заметил, когда стены узкого коридора перестали ограничивать пространство. Не без удивления он обнаружил, что они с Анеком идут, не имея никаких ориентиров, а вокруг них только бесконечная черная пустота.

Пылающее полено в руках Анека хотя и горело ярко, не освещало ничего впереди и служило, как догадался Иван, только для того, чтобы путники могли видеть друг друга.

.....

Когда тьма приоткрыла завесу, Иван с Анеком оказались на оживленном базаре. Был пасмурный осенний день, моросил дождь и дул пронзительный ветер. Вокруг толпились скорчившиеся фигуры с угрюмыми лицами. Ивану стало не по себе от внезапно возникшего вокруг него шума и суеты. Некоторое время он собирался с мыслями, а затем спросил у Анека:

— Зачем мы здесь? Я покупать ничего не собираюсь, — попытался он сострить, чтобы хоть как-то ободриться.

Анек молча кивнул головой в сторону. Иван обернулся и увидел совсем еще молодую девушку с ребенком, бредущих вдоль базарных прилавков. У одного, торгующего игрушками, мальчик остановился. Иван откуда-то знал, что мальчишка смотрит на большую пожарную машину, о которой давно мечтает. Он не ноет, не капризничает, не упрашивает купить ему игрушку, а просто вожделенно смотрит.

Мать, видя увлеченность сына, поддается материнскому порыву и отдает последние деньги торговцу, чтобы побаловать своего любимого сыночка. Радости ребенка нет предела, а у его матери выступают слезы на глазах, от того, что она видит своего ребенка счастливым. Иван знает, что она отдала сейчас последние сбережения, которые предназначались для покупки зимних сапог для неё самой, теперь ей придется ходить всю зиму в обветшалой обуви, но это её не тревожит. Она довольна, что её сын счастлив, более ничего на свете её не интересует.

Иван помнил эту игрушку, она была его любимейшей вещью. Он так же помнит, насколько сильно он о ней мечтал, и как мать в одно мгновение свершила чудо, подарив ему мечту. Он был ей благодарен, считал, что она всесильна. Он не знал, чего ей стоила та покупка и его детский ум это абсолютно не интересовало. Но не интересовало тогда, в детстве. Теперь Иван стоял посреди кишащего базара и бесшумно лил слезы.

Ему было жаль молодую великодушную мать, ему было досадно, что её подвиги имели значительный характер, но, к сожалению, немой и никем не замеченный. Её следовало благодарить всю жизнь и беззаветно о ней заботиться, а он упорхнул из дому, оставив мать на произвол судьбы. Оставил её саму, бороться с невзгодами, даже не задумываясь о том, что она не перестала, да и не перестанет никогда, переживать за него и желать только самого лучшего, а при необходимости и пожертвует жизнью ради благополучия сына.

.....

— Куда мы идем? — спросил Иван, опомнившись от своего забытья и начав испытывать некоторый дискомфорт от кромешной тьмы, опять поглотившей пространство вокруг.

— Мы уже на месте. Ты готов?

Иван неуверенно кивнул в ответ на этот многозначительный вопрос. Он не знал, что именно имеет ввиду Анек, но уже был готов ко всему, лишь бы скорее закончилось все это представление.

— Закрой глаза, — сказал Анек.

Иван повиновался. Он услышал, как звенящую тишину пронзает шум стремительного ветра. Стало очень холодно, но через мгновение Иван почувствовал мягкое прикосновение ко всему телу, и холод отступил, продолжая щекотать лицо. Не обращая внимания на происходящие метаморфозы, Иван продолжал держать глаза закрытыми.

— Можешь открывать, — произнес Анек.

Иван открыл глаза и тут же прищурился. От непривычки к яркому свету глаза зачесались и стали слезиться. Немного попривыкнув, Иван осмотрелся. Его взору открылась бесконечная снежная ширь, орошаемая дикой метелью. Он обнаружил, что облачен в довольно теплую одежду: длинную, до колен, шубу, валенки, шерстяные рукавицы, ватные штаны, меховую шапку — и это заставило его испытать некий ностальгический прилив воспоминаний о зимних каникулах, проведенных в деревне, где зиму можно по-настоящему ощутить и увидеть во всей её красе.

Рядом с местом, где стояли Иван с Анеком, простилалась заснеженная дорога. Анек жестом приказал Ивану идти. Через некоторое время за сугробами стал виднеться белый автомобиль. Подойдя поближе, Иван увидел мужчину, пытающегося самостоятельно вытолкать завязшую в снегу машину. У него это, конечно же, не выходило. Иван,было, намерился помочь человеку, но осекся, вспомнив, что обстоятельства, при которых он сейчас находится, вряд ли позоляют такую возможность.

Путники подошли ближе и услыхали неистовые ругательства. Мужчина, тщетно толкая автомобиль, изрекал немыслимую брань.Он проклинал всех и вся. Проклинал зиму, снег, машину, этот "чертов день", вспоминая в горячке каких-то людей, и сыпал обвинения, часто поворачивая голову куда-то вправо. Иван подошел еще ближе и увидел мальчика двух-трех лет, доселе скрывавшегося от его взора за сугробом. Он стоял смирно, ручки его дрожали, глаза жалобно слезились, но плача слышно не было.

— Тебя еще взял с собой! Вечно от тебя одни проблемы, — горланил мужчина после очередной неудачной попытки выехать из заснеженной колеи. — Постоянно с тобой не везет. Что ж ты за ребенок такой! — распалялся мужчина на невинное дитя. — Что смотришь?

Ребенок виновато опустил глаза. Было впечатление, что мальчишка в действительности верил этому человеку, что именно он виноват в их проблемах, и испытывал угрызения совести от того, что принес столько хлопот.

Ивану стало невыносимо жаль мальчика, он сам чуть не расплакался, видя такую чудовищную несправедливость, такое зверское издевательство над бедным, ни в чем не повинным детям. Ему захотелось сейчас же, немедленно накинуться на изверга и избить его за такое поведение, но Анек удержал парня.

— Ты ничего не сможешь сделать. Мы здесь, чтобы наблюдать.

Иван опомнился, отер глаза и стал терпеливо ждать продолжения действа.

Мужчина решил оставить безнадежные попытки самостоятельно справиться с проблемой. Он громко, с яростью захлопнул двери и запер их на ключ, после чего развернулся и зашагал по дороге, крикнув не оборачиваясь:

— Догоняй, а то здесь оставлю!

Мальчик стал бежать, догоняя быстро идущего отца. Его маленькие ножки тонули в снегу. Он не успевал, падал, но не прекращал движения. Он не сел, не заплакал, как это сделал бы любой ребенок на его месте. Он послушно бежал, как верный щеночек, а его отец даже не оглядывался на него.

Сердце Ивана сжималось от сожаления, но предпринять он ничего не пытался, так как ясно понял намек Анека. Они шли за ребенком буквально в двух шагах и все, что могли делать, так это наблюдать. Это бессилие стало терзать Ивана, он стонал, размахивал руками, что-то бормотал.

— Имей терпение, – со странным спокойствием проговорил Анек, но Ивана эти слова нисколько не утешили.

Через какое-то время мужчина остановился и подождал, пока ребенок поравняется с ним, затем опять зашагал, но уже молча и время от времени поглядывая на спотыкающегося сына. Так продолжалось с минуту, потом мужчина повернулся, взял ребенка на руки и истошно зарыдал. Он целовал сына в щеки, в губы, в лоб и просил прощения:

— Прости, сынок! Прости! Я не знаю, что на меня нашло, — слышалось сквозь всхлипы, — прости, прости, — повторял он как заклинание.

Мальчик ничего не отвечал и по-прежнему не рыдал. Было лишь видно, что с его крошечных глазок текут ручейки слез.

Ивана такой поворот событий поверг в замешательство. Тот, кого он еще секунду назад ненавидел и был готов убить, теперь вызывал сожаление. Ивану стало не по себе. Ему показалось, что он испытывает сейчас те же переживания, что и этот мужчина, и это было адски мучительно.

Поддавшись яростному приливу, молодой отец выплескивал гнев на ничего не понимающего сына, который по ничтожности лет не мог сообразить сути происходящего. Мальчику казалось, что так и должно быть, что мир именно так и устроен. Но вот, когда ярость поутихла, на смену ей пришел родительский инстинкт. Он заставил мужчину осознать свой нечеловеческий проступок, и теперь мучениям его не было границ. Он плакал, захлебываясь слезами, вместе с ним плакал и Иван.

.....

Иван сидел на корточках, опираясь спиной о каменную стену, крепко охватив голову руками. Он долго сидел молча.

— Он рассказывал мне эту историю, — начал Иван, не поднимая головы. Через мгновение он опустил руки и посмотрел на Анека, тот стоял рядом и покорно дожидался. Глаза Ивана были заплаканными, как у отчаявшегося каторжника, он то и дело вытирал нос, продолжая говорить сдавленным голосом:

— Он рассказывал, но как-то вскользь… между делом… как бы вспоминая случай. — Иван опять зарыдал, успев только пробормотать, — я даже не думал, что он так мучился…

— Да, родительские чувства сильны и одинаково беспощадно сражают людей любого характера. Он человек сложный, не спорю, до того сложный, что не понимает себя самого. Не понимает своего внутреннего нрава. Ведет себя так, как не хотел бы вести, и страдает от этого еще более, не зная, как с этим бороться.

Эти слова сразили Ивана окончательно. Он упал, скорчившись, наземь и истошно завопил — можно было только догадываться, что творилось у него на душе, и что является тому истинной причиной: жалость или отчаяние, страх или сожаление, сопереживание ближним — скорее всего, тяжесть осознания глубокой истины, свалившейся на его душу увесистым камнем.

Он даже не представлял, что его родители любили его настолько сильно, причем одинаково сильно, как отец, так и мать. Не знал, что люди могут испытывать чувства такой силы, мучительные чувства, вместе с тем, чувства святые и праведные.

.....

Несколько часов путники сидели на берегу безмятежной реки, наблюдали за её плавным течением. Иван был глубоко погружен в свои мысли, а Анек терпеливо ждал, бесшумно ковыряя прутиком землю.

Все это время Иван осмысливал увиденное. В его голове кишели, как змеи, мучительные мысли; душа его изнывала от досады. Ему было стыдно за свое поведение. Он понял, что не имел права так легкомысленно относиться к своей жизни. Ему было стыдно перед своими родителями — людьми, которые, несмотря ни на какие трудности и преграды, дали ему жизнь; вырастили его в любви и пожертвовали своими судьбами в борьбе за его благополучие; а он погубил себя, как будто их усилия ничего не значили, как будто он сам был вправе распоряжаться своею судьбой.


Мысли Ивана опять начинали путаться. Он почувствовал, что вот-вот поймет что-то очень важное, и вот луч этой мысли мелькнул в голове, но быстро погас, будто его заслонили темной шторой.

— Ты был рожден не зря, Иван, — проговорил Анек, как будто угадав, что Ивану пора помочь. — Не зря, как и всякий, кто удостаивается чести воплотиться в человеческом обличии. И жизнь твоя была не пустою, как ты полагал, а такою же необходимой, как и всякая другая. Люди неосознанно вершат судьбы друг друга, не только близких и знакомых, но даже будучи на огромном расстоянии и не подозревая о существовании того, на чью судьбу воздействует.

Вот так однажды, — продолжал Анек, — один, к слову сказать, очень добрый и отзывчивый по своей натуре человек, вернулся домой к семье, отработав смену на родном литейном заводе. Он устал, но горд собою. Он перевыполнил план государственного заказа и теперь может рассчитывать на премию. Кто попрекнет честного работягу, кто скажет, что он может быть повинен в тысячах смертей. Он просто делал свою работу. Он просто отливал свинцовые болванки. Он просто изготавливал пули. А такая коварная вещь нет-нет, да и прилетит в грудь обманутого солдата или, скажем, в спину беглого зека. И простоволосый трудяга, конечно же, в этом ни в коей мере не повинен, но ведь без его участия в этой цепи обойтись было нельзя. Вот в этом и выражается Вселенская взаимосвязь.

Ты, Ваня, не исключение. Ты тоже плотно заключен в этой цепи. Правда, в твоем случае так далеко заглядывать не нужно. Достаточно вспомнить доверчивую златовласую девицу, увлечь которую тебе удалось, лишь обратив на неё внимание. Она была для тебя мимолетной забавой, а ты навсегда засел в её хрупком девичьем сердце. Она ждет тебя, но, увы, вряд-ли дождется. Она понесет сквозь годы тень отчаяния в своей душе, уж ты мне поверь. И это уже не безобидное литье пуль. В её страданиях будешь виновен лишь ты один, и тебе придется отвечать за её муки, но… в свое время.

Другой пример, твои друзья или, точнее и правильнее сказать, подельники. Здесь ты сам того не понимая и к тому не стремясь, смог исцелить пропащие души, смог вернуть их к жизни праведной.

Ивана удивили эти слова.

— Что это значит? Мы ведь вместе… грешили. Да и как их можно было исцелить, этих уличных копеечников? Из ямы вытащил — да, но что значит исцелил?

— После того, как тебя посадили в тюрьму, они еще долго сидели без дела, потеряв, так скажем, ориентацию в пространстве. Они не знали, чем заняться. Сами выдумать что-либо существенное не могли, но на мелочи размениваться уже не хотели. Они собрали все свои сбережения и истратили их на организацию частной, вполне легальной деятельности. И у них все получилось. Спустя время, они уже даже представить себя не могли уличными грабителями и недоумевали, как могли раньше этим заниматься. Кстати сказать, эти парни часто тебя вспоминают и благодарны тебе за все, чему ты их научил. Сейчас они довольно успешные дельцы, оба женаты, у обоих дети. И это исключительно твоя заслуга! Не попадись ты им тогда, судьбы их имели бы фатальных характер.

Иван опять ушел в раздумья. Анек ему не мешал. Лишь когда он заметил, что в глазах Ивана появился неосязаемый вопрос, который он все никак не мог сформулировать, решил прийти ему на помощь и заговорить первым:

— Я вижу, ты не до конца понимаешь, как на самом деле все устроено. Пойдем, я покажу тебе кое-что еще. Может это тебе поможет.

.....

Была глубокая ночь. Небо заплыло тучами, не было ни единой звезды, ни луны на небе, ни каких-либо других источников света. Анек вел Ивана по пустынным улочкам маленького городка.

— Ну вот, мы и пришли, — прошептал Анек.

Двор был все так же освещен несколькими фонарями. У забора валялись мертвые собаки. Во флигеле все так же горел свет. Иван догадался, что судьба распорядилась не в пользу горе-сторожей, поскольку дверь флигеля была до сих пор закрыта, и даже во дворе чувствовался отчетливый запах газа.

— Пойдем, посмотрим, что здесь произошло, — предложил Анек. Иван охотно согласился.

Подойдя к двери, Ваня секунду поколебался, вспомнив, что воздух в помещении отравлен, но, взглянув на своего спокойного спутника, понял, что им не следует этого бояться.

Обстановка внутри не изменилась, тела все так же располагались на своих прежних местах.

— Они мертвы? — спросил Иван.

— Без сомнений, — ответил Анек. — Судьбой этих людей было предначертано погибнуть здесь.

— А я стал инструментом их судьбы, — пробормотал Иван с мелкой долей иронии.

— Можно и так сказать, но если бы не ты, то эту роль сыграла бы передозировка некачественным героином. Эти люди должны были остаться здесь навечно, в наказание за свои ужасные деяния.

— Они попадут в Ад? — спросил Иван и смутился. Почему-то ему показалось, что вопрос его по-детски наивен, и, видимо, угадал — Анек снисходительно улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — Ада им не нужно, достаточно и того, что есть. Они будут вечно находиться в своем вожделенном кайфе.

— В чем же тогда наказание? — недоумевал Иван. — Я думаю, они даже мечтали о такой участи.

Анек ответил не сразу. Он подошел к Ивану и проговорил, глядя ему прямо в глаза:

— Представь, что ты безумно любишь яблоки — сладкие, сочные плоды. Не можешь и дня прожить, не вкусив этого фрукта. Мечтаешь, чтоб у тебя был огромный яблоневый сад, с различными сортами: послаще, покислее; ранние, осенние, зимние. Мечтаешь круглый год питаться вожделенными плодами.

Теперь представь, что тебя выхватывают из твоего привычного образа жизни, заключают в помещении полном яблок и заставляют есть их, не останавливаясь, одно за другим, и так на протяжении веков. Как долго бы тебя потешал этот процесс?

Иван понял, к чему клонит собеседник, по затянувшейся паузе он догадался, что Анек ждет ответа. Иван отчетливо вообразил себе ситуацию и уверенно ответил:

— Сразу же, с первой секунды бы стал изнывать!

Анек одобрительно кивнул.

— Именно! Тебе бы не понравилось, что кто-то лишает тебя свободы выбора и действий, отнимает родных и близких, и насильственно заставляет что-либо делать. Так будет и с этими парнями. Они уже только того и жаждут, чтобы навсегда выйти из этого суррогатного состояния, но мукам их не будет конца. Таков справедливый закон Вселенского возмездия, как сказали бы ваши духовидцы.

Иван испытал неведомое доселе чувство. На душе становилось легко и комфортно. Ему показалось, что он постиг нечто важное о жизни, что именно, нельзя было описать словами, но чувство, связанное с этим прозрением можно было сравнить с летним рассветом, осветившим и обогревшим заскорузлые просторы его широкой души.

— Пойдем, — сказал Анек. — Нам здесь делать больше нечего.

.....

Они шли мимо полу осыпавшихся тополей вдоль длинной аллеи, покрытой желтыми листьями. Этот пейзаж напомнил Ивану картину, которую он когда-то видел в одном питейном заведении, и которая очень сильно его тогда впечатлила.

— Вот видишь, Иван, ты сыграл решающую роль в судьбах многих людей. И повлиять на ход их жизни, было суждено именно тебе, а ни кому-нибудь другому. Все люди сплетены между собой паутиной судьбы, взаимно влияя на ход существования ближнего своего. Ты не был исключением, а ведь ложно полагал, что жизнь твоя пуста и ничтожна. Вся ошибка в том, что ты не смог найти себя, прислушаться к своему сердцу и выбрать верный путь.

— Я пытался, но оно молчало.

— Нет, Иван. На самом деле это ты был глух. Гордыня тебя поработила, и ты боялся переступить её, уйти от предубеждений и заняться милым сердцу делом.

— Но у меня и увлечений-то особых никогда не было.

— Не правда… Помнишь, как ты со своими присными обманывал ломбардных работников. Вспомни, с каким энтузиазмом ты готовился к этому делу. Как ты оттачивал свой образ, продумывал стратегию игры. Ведь это высокое артистическое искусство. Вспомни, как у тебя замирало сердце, когда ты видел успех сыгранных ролей. Не артист ли ты по призванию, Иван? Вот на что тебе нужно было обратить внимание: на предрасположенность, а не на поиск путей наживы.

Иван задумался. Он вспомнил, как с увлечением проводил часы репетиций перед зеркалом, оттачивая манеру, продумывая дежурные реплики. А каков сценарий, придуманный Иваном; да ведь он не только артист, он прирожденный режиссер.

Анек был прав, и Ивана обуяла досада, он осознал свои заблуждения, но прошлого было не вернуть…

.....

— Хочу показать тебе еще кое-кого.

Иван поднял измученный взгляд на Анека.

— Не переживай, — сказал тот, угадав Ивановы мысли. — Страданий более не будет. Ты даже обрадуешься этой встрече. Пойдем.

Они поднимались по склону, за который садилось оранжевое солнце. Погода была не жаркой и не холодной, а как раз такой, при которой человек чувствует себя предельно комфортно. Был пряный августовский вечер.

Когда путники поднялись на вершину, их взору открылся прекрасный пейзаж. До самого горизонта тянулось поле, обросшее ровными прогонами виноградников. У самого подножия холма стояла большая хижина, а около нее был разбит целый хозяйственный двор.

— Давай подойдем поближе, — предложил Анек. — Дома его нет, — молвил он, спустившись, — наверное, еще не вернулся с поля. Пойдем, поищем его.

Загадочное поведение Анека удивляло Ивана. Ни к кому они пришли, ни зачем Иван даже не догадывался. И потом, почему Анек решил, что дома никого нет, дверь в хижину была не только не заперта, а еще слегка и приоткрыта.

— Пойдем, — сказал Анек и кивнул в сторону виноградников.

Они шли вдоль бесконечных прогонов. С длинных ухоженных веток свисали спелые гроздья винограда разнообразных сортов: темно-синие круглые, продолговатые зеленые ягоды, длинные в целый палец фиолетовые, совсем крошечные или непомерно большие, величиной с крупный абрикос; гроздья:от огромных, с лошадиную голову, до крошечных, с младенческий кулачок.

У Ивана кружилась голова от этого разнообразия, ему хотелось попробовать хоть одну ягодку, но он так и не решился попросить об этом у своего проводника.

— Мы пришли, — прошептал Анек. — Только учти, он не должен нас видеть. Я понимаю, что тебе очень хочется с ним поговорить, но такие встречи ни к чему. Поэтому, как обычно, тихо наблюдаем.

Анек отодвинул поросль, и Иван увидел на соседнем прогоне невысокого человека, стоящего спиной к нему. Иван сразу догадался, чья это может быть спина, но постарался отбросить эту догадку, как невероятную.

Человек срезал спелые гроздья и клал их в гигантскую плетеную корзину, величиной более половины его роста. Она была уже переполнена огненно-красными ягодами, и человек, видимо, решив закончить работу, повернулся к корзине, чтобы поднять её, и в этот миг Иван смог рассмотреть его лицо.

Ваня чуть не взвизгнул от удивления. Все его тело дико напряглось, а сердце бешено заколотило. Перед ним стоял его родной дядя. Его давно покойный дядя…

Немые слезы потекли по щекам Ивана. Душевная рана от утраты ничуть не зажила за это время. Ваня сильно любил и уважал этого человека. Он был братом его отца, и они были полнейшими противоположностями. Дядя был спокойным добродушным человеком. Он умел сопереживать чужим бедам и принимал все очень близко к сердцу, которое однажды не выдержало…

Сам он никогда никому не жаловался на свои проблемы, которых у него было не мало. Когда его вероломно бросила жена, он безумно страдал по этому поводу, хотя все вокруг и твердили, что это ни к чему, что он прекрасный человек и видный мужчина, найдет себе достойную, а она просто дура и нечего о ней жалеть. Но он долго не мог смириться с утратой и продолжал изнывать душой.

У него, конечно, спустя время, появилась другая. Он поуспокоился, но длительные муки не прошли бесследно для здоровья. Его сердце заметно ослабло. Но он, не смотря на постоянные боли, продолжал гордо умалчивать о своем состоянии. Он терпел. Он опять мучился. Наверное, он делал это сознательно. Наверное, ему было тяжело в этом мире, и он не хотел жить. Его душа была для всех открытой, а каждый встречный норовил в нее плюнуть, вот он и не смирился.

В возрасте сорока лет его сердце не выдержало. Он умер весною. Его хоронили в теплый мартовский день, и Иван никогда не видел такой массовой процессии. Гроб несли его друзья до самого кладбища на руках. И впереди и сзади, сколько хватало взора, шли люди, а те, кто не смог вклиниться в общее шествие, стояли на обочинах по обе стороны вплоть до кладбища. Казалось, что с этим человеком пришел проститься весь мир.

Дядя отер вспотевший лоб и, взглянув на садящееся солнце, устало вздохнул. Лицо его было абсолютно безмятежным, а легкая улыбка на спокойном лице давала понять, что он счастлив. Легко погрузив исполинскую корзину на плечи, он пошел к хижине. Иван долго смотрел дяде вслед.

— Он обрел свой заслуженный покой, — сказал Анек, давая Ивану возможность не задавать очевидных вопросов. — Здесь он счастлив. Люди мучали его при жизни, теперь он один и он рад этому. Пойдем за ним.

Иван и Анек прятались в винограднике и наблюдали, как хозяйничает трудолюбивый мужчина на своем дворе. Когда путники подошли к хижине, собранный виноград уже был высыпан в большое деревянное корыто, в котором Иванов дядя мял спелые ягоды, выдавливая из них сок. Тщательно выжав виноград, он накрыл корыто крышкой и пошел в дом.

Иван прильнул к окну, ему не хотелось ни на секунду терять дядю из виду. Он хотел говорить с ним, но подчинялся запрету, боясь каким-нибудь образом навредить. Ему оставалось только наблюдать.

В доме дядя подошел к большому, во всю стену, стеллажу и взял с него один из множества кувшинов. Он сел за стол и откупорил его. В стакан полилось кроваво-красное вино. Он подержал стакан перед собою, что-то бормоча, затем выпил его залпом, не спеша, смакуя каждый глоток.

Закончив свою трапезу, он отправился в постель. Лег, не раздеваясь, лишь только сняв обувь, и тут же уснул. Спал он на спине, смирно вытянувшись. Лицо его было безмятежно, дыхание ровное.

— Пойдем, — шепнул Анек.

Они обошли дом, и Анек тихо приоткрыл дверь, за которой, видимо, был вход в подвал. В подвале было прохладно, но сухо. Анек подошел к стене и своим поленом зажег висящий на стене факел, вместе с которым тут же загорелись сами по себе множество других факелов, густо навешанных вдоль обеих стен огромного винного погреба. В нем располагались три бесконечные шеренги больших деревянных бочек, в каждой из которых дозревал ароматный напиток.

Иван шагал вдоль рядов и внимательно рассматривал надписи на бочках. Они пестрили замысловатыми названиями, какими-то цифрами, именованиями виноградных сортов и разного рода примечаниями.

— Он делает превосходное вино. И виноградники его самые знатные, — нашептывал Анек Ивану. — Он просыпается с рассветом. Идет на поля. Ухаживает за своим хозяйством: подрезает ветки, обрывает засохшие листья — и так весь день. Когда он находит поспевший куст, обрывает с него ягоды, давит сок и готовит его к брожению. И ничто его не беспокоит в эти минуты. С заходом солнца он идет отдыхать. Выпив чашу сладкого вина, он забывается. Во сне видит дорогих сердцу людей. Горюет вместе с ними в минуты невзгод, радуется их победам и желает только одного, чтобы у его родных было все благополучно. Он достаточно отмучился и заслужил свое счастье. Здесь он его обрел. Никто и никогда не потревожит его.

Иван никак не мог определить, что он чувствует. Было грустно, но ведь как же без этого, он увидел родного человека, которого не так давно потерял, и рана от утраты еще не зажила, поэтому болела. А с другой стороны, было радостно, что его дяденька счастлив, и этого счастья у него теперь уж точно никто не отнимет. Никогда…

Они вернулись к хижине. Ивану хотелось еще раз взглянуть на дядю. Он посмотрел в окно и обнаружил его уже не в постели, а стоящим на коленях у окна и вздымающего руки к яркой луне.

— Что с ним?

— Ему приснилось, что его любимого племянника подстрелили, вот он и просит за него, — мрачно ответил Анек.

— А чего просит? — испугано спросил Иван, не отрываясь от окна.

— Милости. Просит, каким бы ни было высшее решение, чтобы оно было милостивым. Его мольбы будут учтены, в этом не сомневайся. Он заслужил право просить, к тому же, он уже давно так стоит и будет стоять столько, сколько еще потребуется.

К глазам Ивана подкатили слезы. Он видел, как всхлипывает его дядюшка, как сильно он сочувствует. Иван был тронут. Он представил, как сейчас его родители, а может и еще кто-нибудь, точно так же стоят на коленях и молятся луне, и слёзы хлынули с его глаз.

Анек положил руку Ивану на плечо, и тот понял, что пора уходить.

.....


В камине все так же мерно потрескивали дрова. Иван сидел в кресле и сосредоточено смотрел на пламя. В соседнем кресле расположился Анек и что-то монотонно объяснял Ивану, но тот был глубоко погружен в свои мысли, и лишь изредка вслушивался в повествование Анека. А тот беспрерывно говорил о всеобщей взаимосвязи, о неизбежности судьбы, приводил странные, но вполне логичные доводы. Временами парень замечал, что Анек в своих рассуждениях часто ссылается на случаи его, Ваниной,жизни, толкует их роковое значение и объясняет последующие события, ставшие тому результатом.

Далее в "Продолжении"
Ваше мнение:
  • Добавить своё мнение
  • Обсудить на форуме



    Комментарий:
    Ваше имя/ник:
    E-mail:
    Введите число на картинке:
     





    Украинская Баннерная Сеть


  •  Оценка 
       

    Гениально, шедевр
    Просто шедевр
    Очень хорошо
    Хорошо
    Нормально
    Терпимо
    Так себе
    Плохо
    Хуже не бывает
    Оказывается, бывает

    Номинировать данное произведение в классику Либры



    Подпишись на нашу рассылку от Subscribe.Ru
    Литературное творчество студентов.
     Партнеры сайта 
       

    {v_xap_link1} {v_xap_link2}


     Наша кнопка 
       

    Libra - литературное творчество молодёжи
    получить код

     Статистика 
       



    Яндекс цитирования

     Рекомендуем 
       

    {v_xap_link3} {v_xap_link4}








    Libra - сайт литературного творчества молодёжи
    Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются законом.
    Ответственность за содержание произведений несут их авторы.
    При воспроизведении материалов этого сайта ссылка на http://www.libra.kiev.ua/ обязательна. ©2003-2007 LineCore     
    Администратор 
    Техническая поддержка