Libra - сайт литературного творчества молодёжи Libra - сайт литературного творчества молодёжи
сайт быстро дешево
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
Поиск:           
  Либра     Новинки     Поэзия     Проза     Авторы     Для авторов     Конкурс     Форум  
Libra - сайт литературного творчества молодёжи
 Вакханец - Какими нам стоит быть - вторая глава 
   
Жанр: Проза: Фантастика
Статистика произведенияВсе произведения данного автораВсе рецензии на произведения автораВерсия для печати

Прочтений: 0  Посещений: 117
Дата публикации: 3.6.2019



Первая сигарета самая желанная – настолько, что некоторые заблудшие души, едва проснувшись, тянутся за ней прямо из-под одеяла. Кириллу нравилось как можно дольше оттягивать эту ключевую часть утренней композиции, потому что именно первая сигарета наиболее часто является точкой отсчёта, от которой выстраиваются дальнейшие события дня. За многие годы этот элемент его жизни превратился в некую ритуальную традицию, и Кирилл, наделяя её собственной эстетикой, соизволил выкурить первую сигарету с чистым телом и ясным рассудком, дополняя треск тлеющего табака чашкой натурального кофе – горячего и густого, как свернувшаяся кровь.
Длинная коричневая палочка с красной полоской на фильтре превращала его в дирижёра блужданий по мукам разума, когда первое видение перечёркивается вторым, но спустя мгновение вновь становится первым, в то время как вместе они порождают третье, и это последнее видение лишает всяческих обольщений на тему единоличного владения судьбой – бесконечная тщета в регулярных попытках разрешить персональные этические уравнения.
Кирилл выдохнул дым на дно опустошённой чашки и уставился на тандем раскрытого портмоне и заляпанного телефона. Видение-А – положиться на естественное развитие вещей. Видение-Б – сделать шаг к желаемым переменам. Видение-В – собраться с мужеством и признаться, что перемены никому не нужны.
Последствия вчерашнего ржавого пассажа аутентично и предельно намекающе украшали стену – рыжие пятна спровоцировали приступ неупокоенного фантазёрства, и Кирилл представил, как, обогащая спартанский интерьер кухни натуральным образцом лирической абстракции, взрывается его мозг.
Отмыть стену или взять телефон…
Он посмотрел на часы, после чего решительно встал со стула, подошёл к мойке и схватил синюю ручку крана. К его величайшему облегчению ржавчина отмывалась удивительно быстро – достаточно было один или два раза провести по ней губкой. Тем не менее, из-за немалого радиуса поражённого пространства весь процесс занял время, и Кирилл, усердно работая, успел запыхаться. Вдобавок, под стёртыми пятнами обнаружились микроскопические вкрапления застарелого жира, что вынуждало с ещё большим остервенением драить проклятую плитку.
Когда итоги его труда перестали, наконец, сдерживать нарастающую энтропию взбунтовавшейся решительности, он вновь оккупировал стул и закурил очередную сигарету.
Не брать телефон…
Позвонить…
Нет, лучше написать…
Удалить номер…
Кирилл с силой вдавил окурок в дно пепельницы и нажал на кнопку. Вспыхнувший телефон показал список последних набранных номеров – такси, такси и опять такси… Он открыл мессенджер и мысленно спросил себя, действительно ли требовалось прикладывать усилие, чтобы потушить эту чёртову сигарету.
«Привет! Ты на работе? Найдётся для меня пятнадцать минут?»
Ответ пришёл довольно быстро – стало быть, она не занята. Кирилла загрело рокочущее предвкушение скорой встречи.
«Привет. Через сорок минут запись. Зайдёшь?»
«Кофе?»
«О да!»
«Буду через десять минут.»
Словно ястреб с насеста, он сорвался со стула и заметался по квартире, собирая, скручивая, швыряя в раскрытую пасть гигантской сумки рабочие регалии – шесть минут…
Вдавленная в стену кнопка безапелляционно информировала о том, что лифт был мёртв. Спуск по лестнице с седьмого этажа – одна минута…
Прогулка от дома до подземного перехода, базарная рыбно-мясная толчея внутри и столкновение с неприкаянной бабулей на противоположной стороне – четыре минуты…
Безуспешная попытка извиниться – три секунды…
Очередь в кофейне, трёхкратное повторение желаемого едва проснувшемуся бариста и нервозно-томительное наблюдение за его страданиями – семь минут…
Эквилибристика с двумя наполненными до краёв картонными стаканами до парикмахерской – двадцать секунд…
Её взгляд из-за рецепции – маленькая вечность…
– Здравствуйте! – непринуждённо бросила Надя, посмотрев на стену с пыльными часами. – Явился, наконец. Который мой? – она перевела горящие зелёной блёсткой глаза на кофе.
– Привет! – с напускной бравадой, передавая ароматный напиток, выпалил Кирилл.
Надя аккуратно взяла горячую ёмкость, и он в тысячный раз отметил изящную тонкость её рук, а затем, покуда девушка плыла в подсобку за курткой, – подростковую сутулость, по причинам, ему самому неизвестным, ассоциируемую с аморфным понятием какой-то нетронутой чистоты.
Они вышли на крыльцо, и Кирилл, спустившись на пару ступеней, достал сигарету – он приготовился слушать. Ему вообще нравилось слушать её весёлое, ни к чему не обязывающее щебетание – Надя с простодушным смехом рассказывала о казусах с посетителями парикмахерской, бытовых отношениях с соседками по квартире, подарочных бюджетах на ближайшие праздники и ещё о тысяче самых разных вещей, благодаря которым он мог с уверенностью утверждать о том, что был в курсе чуть ли не всей жизни этой девушки. В то же время Кирилл едва ли согласился бы с тем, что достаточно хорошо знал саму Надежду. И как бы страстно он ни желал изменить такую данность, опасение неосторожным жестом, отчаянным порывом разрушить знакомство, которое развивалось четыре года, всегда оказывалось непроходимой препоной на пути каких бы то ни было могущественных слов.
Потому каждый раз, когда Кирилл приносил в парикмахерскую свой угостительный предлог, свидание проходило по устоявшемуся сценарию.
– Так ты купил себе мольберт? – выговорившись, спросила Надя, смахивая пальцем с бровей капли мороси.
– Не купил, – буркнул Кирилл, разглядывая улицу, болтая в руке стакан с холодным остатком, чтобы до конца растворить сахарный осадок.
Девушка улыбнулась, спрятала подбородок в застёгнутом до упора воротнике и принялась крутить на его плече бутафорскую пуговицу.
– Как обычно, нет времени?
– Ну отчего же? Сейчас не так всё плохо… Если у меня появилась возможность чаще забегать к тебе, полагаю, ничто не мешает съездить на Петровку, – он бросил окурок в пол-литровую банку, невесть кем и сколько лет назад установленную на первой ступени. – Мне нечего нарисовать…
Влажная взвесь в сером воздухе начала концентрироваться, приобретая признаки полноценного осеннего дождя, и он натянул ей на лицо капюшон, опять-таки применив несколько большее усилие – с той лишь разницей, что теперь это было сделано намеренно.
– Пфф!..
Надя захихикала, замахала свободной рукой, пытаясь отнять капюшон и вывернуться, не пролив кофе себе на ноги. В итоге она пырнула кулачком его живот. Кирилл ухнул и отпустил её.
– Негодяй! – сверкая глазами, заявила девушка.
– Однозначно! Зато я спас пуговицу…
Он развернул её к себе спиной и подтолкнул ко входу в парикмахерскую, не без удовольствия отмечая отсутствие сопротивления. Они с шумом ввалились внутрь, и Кирилл направился к креслу, в котором оставил сумку.
– Уже уходишь? – обернулась Надя.
– Пора бы уж… – он проделся головой в длинный ремень и рухнул в освобождённое кресло. – Да и придут вот-вот к тебе.
Девушка из-за плеча взглянула на настенные часы.
– Моя любимая клиентка, – проворчала она, возобновляя движение в сторону подсобки.
– Это не та ли, у которой во рту эпицентр вселенской пропаганды чего попало? – прокричал Кирилл, застёгивая пальто.
– Да! – донеслось из недр парикмахерской.
Он сидел под пыльными часами, молча следил, как Надя входила в зал, крутилась перед зеркалом, экспрессивно устраняя взъерошенный капюшоном кавардак, усаживалась за рецепцию, азартно ссутуливаясь над планшетом, и исступлённо размышлял о видениях.
Вариант-А – верить кофейным шаблонам. Вариант-Б – преступить догмат о двух стаканах и пригласить… э-э-э… а куда? Вариант-В – попрощаться и прекратить бездарно тратить нервы.
– Опаздывает, – констатировала Надя, консультируясь со стеной. – Ты чего так смотришь? – она вспомнила о его присутствии.
– Думаю, – искренне признался Кирилл. – Когда твоя следующая смена?
– Послезавтра. Приходи, записей будет мало.
Дверь распахнулась так, будто обязана была иногда выполнять функции театральной декорации, впуская в парикмахерскую женщину возрастом около пятидесяти лет. Выщипанные до невидимости брови, радиоактивный макияж, голубая шубка из коврика для ванной комнаты, ботфорты петровской эпохи, бесформенный брендовый баул на согнутой по-кроличьи руке, парфюмерная вонь со стойки в супермаркете…
Кирилл выпорхнул из кресла, снял с себя несуществующую треуголку и картинно поклонился. Явление поджало губы и, бросая на него косые взгляды, мелкими стервозными шагами дёрнулось к рецепции.
Надя с многозначительным видом воздела к виску миниатюрный пальчик и сделала им несколько вращательных движений.
– Албибэк! – закрывая за собой дверь, Кирилл состроил самодовольную гримасу.
Девушка отмахнулась от него ладошкой и переключилась на посетительницу, уже растёкшуюся в кресле и неотличимую теперь от своего баула.
Пятнадцать минут спустя Кирилл-Б стоял на корме шатающейся маршрутки, сдавленный со всех сторон бесполыми особями таких же дихотомических разностей. Кирилл-А, счастливый и незримый, комфортно восседал за рецепцией парикмахерской.
На стене отсутствовали пыльные часы…
Их воссоединение произошло много позднее – в месте, что с достаточной степенью обречённости называлось работой. Поток осадков взял краткий таймаут, в пасмурном навесе расползлась рваная брешь, и оттуда – неуверенно, словно из партизанской засады, – выглянуло мутное, задрапированное в туманную паранджу солнце. Оно осветило курилку, где в неподъёмной скуке пребывал Кирилл, прожектором, в котором медленно слабела батарейка.
Из дровницы за его спиной, потягиваясь и зевая, щурясь от изобилия света, на сцену этого скоротечного праздника выбралась мокрая Туча – задрав полосатый хвост, она лениво продефилировала к Кириллу, доверительно потёрлась о его ногу и, вскочив на скамью, уселась рядом. Тот положил ладонь на влажную шерсть, и внутри Тучи мгновенно заработал маленький моторчик.
– Ну здравствуй, женщина! – улыбнулся Кирилл, растирая костяшкой согнутого пальца усатую щёку.
Туча тихо мяукнула и, продолжая довольно мурлыкать, увалилась на спину, подставляя тёплый пушистый живот.
– На этой территории живёт тьма бездомных кошек, но ты – одна на целый миллион, – любовно бормотал Кирилл, одаривая дурачащееся животное лаской, накопленной и нерастраченной за ту неприлично затянутую пору, что в социальных сетях обычно предпочитают политкорректно называть свободным поиском.
Чаще по долгу службы, реже – как результат случайного знакомства, женщины окружали его в приятном избытке. Так или иначе, обстоятельства порой делали пресловутую грань до постели слишком хрупкой для того, чтобы хранить верность убеждениям о какой-либо репутации, и Кирилл сломя голову нырял в эти деформации своей самодостаточности, ибо каждая из причин, участвовавшая в создании таких обстоятельств, также была одной на миллион.
Надя была одной на восемь миллиардов…
Но, подобно любой женщине, являвшейся частью этого свободного поиска, Туча вскоре сочла порцию полученного внимания исчерпывающей – она молча покинула его и удалилась по своим делам.
Кирилл же, глядя ей вслед, почему-то вспомнил о портмоне.

***

Администратора захлёстывали воспоминания о прежних временах.
Недвижимо, с руками, сложенными на груди, она стояла в одном из помещений исполинского исследовательского института, отстроенного для изучения самого значительного из найденных её народом артефактов. Здание постоянно разрасталось, с очередным новым открытием запуская в город неупорядоченные метастазы, зарываясь в почву и наращивая этажи. Активность в его стенах никогда не угасала, производила впечатление сумбурного муравейника, количество обитателей которого также увеличивалось вслед за занятыми территориями.
Когда-то размеренная жизнь Голланды заключалась лишь в простом, но образцовом управлении идиллическим существованием ведомого ею общества – она искренне, без малейших колебаний и, тем более, корыстной предвзятости верила в правильность каждого принятого решения.
Всё изменилось, когда на одном из археологических форпостов в диких просторах континента был обнаружен схрон с диффундировавшей в породу пятиметровой металлической сферой. Сплошь набитая структурированным на атомном уровне минералом, она содержала астрономический объём знаний, и первые же расшифровки встряхнули рутинный уклад старейших до состояния непреходящего шока.
С тех пор минуло четыреста лет, и за этот период совет не один раз взваливал на администратора бремя грандиозной ответственности, из-за чего выносимые ею резолюции походили иногда на репрессивный приговор…
Капсула из белоснежного композита и тонированного стекла занимала значительную часть лаборатории. Гладкая поверхность переливалась десятками медицинских показаний, ровным многоголосым басом гудели скрытые агрегаты – конструкция излучала спокойствие, как гигантское недвижимое существо.
Весь вид её внушал Голланде ощущение величайшего удовлетворения, но вместе с тем она испытывала ничем не объяснимое чувство, которое забыла в минувших эпохах, и которое никак не могла определить. Оно сжимало внутренности в пульсирующий кулак, бегало неприятным холодком по обнажённой шее, заставляло вздрагивать от редких возгласов работающего персонала.
– Любопытно! – молвила она, оборачиваясь к куратору, прерывая его хаотичные передвижения по лаборатории. – Никогда не подумала бы, что дезактивация форсированного жизнеобеспечения приводит к таким… сложностям…
– Теперь он стабилен, – взволнованно сообщил тот. – Минуту назад мы инициировали процедуру выхода из стазиса, и, если вас не торопят дела, администратор, вы сможете принять участие в его личной идентификации.
Голланда утвердительно кивнула и вернулась к изучению капсулы. Куратор выстоял несколько секунд позади, после чего отвлёкся на сигналы одной из многочисленных управляющих консолей.
– Любопытно… – еле слышно и ни к кому не обращаясь, меланхолично повторила Голланда.
В напряжённом, суетливом безмолвии за спиной администратора зашуршал подол длинных одежд – в комнату вошёл другой советник. Голланда не стала оборачиваться вновь, чтобы приветствовать того, кто должен был всецело разделять её заинтересованность ходом эксперимента, ибо Хтом успел откровенно наскучить ей. Пусть репутация главного историка с часов обнаружения хроник, как снежный ком, обрастала огромным количеством заслуг, и мнение его в совете стало весомым и достаточно часто доминантным, манеры Хтома, далёкие от общепринятого облика человека науки, злили администратора.
Впрочем, едва только вошедший остановился рядом, Голланда не сумела подавить непритворное удивление.
– Кастор?
– Добрый день, администратор! Здравствуйте, куратор Амида!
– Признаюсь, никак не ждала увидеть вас здесь, советник. Вы до последнего сопротивлялись резолюции об этом эксперименте.
– С тех пор ничего не изменилось, Голланда. Я и поныне остаюсь при своём, считая, что мы избрали ложный путь. Однако моё мнение не мешает проявить участие и сделать вклад в общее дело, – примирительно проворковал тот.
– Не лукавьте, дорогой Кастор, – снисходительно улыбнулась Голланда. – Мне прекрасно известно, что вы пожелаете реализовать любое безумное озарение, что будет вам по силам, но ваше влияние на последствия наверняка окажется весьма существенным.
– Скажу лишь, что такая вероятность не исключена, – сухо произнёс советник. – Я убеждён, наш поступок лишён той морали, которую так высоко ценит общество, частью которого мы с вами являемся, администратор. Возможно, для Хтома эти ценности не представляют какого-либо препятствия, но вы, Голланда, вы обязаны были учесть все этические нормы.
Она придвинулась к нему чуть ли не вплотную и пристально взглянула в глаза.
– Вы сами сказали, Кастор, – нас слишком мало…
– Прошу внимания! – звонким голосом внезапно отчеканил Амида. – Репликация успешно завершена. Пожалуйста, приготовьтесь. Я вскрываю капсулу.
Куратор дотронулся до консоли, подле которой стоял, и гудение в лаборатории затихло. Огромный ящик раскололся натрое и зашипел, выпуская дыхательную смесь. Створки разошлись в стороны, открывая взорам изнурённых неделями кропотливого труда и столпившихся теперь в кипучем томлении людей их творение.
Внутри, в хитроумном сплетении оптических сенсоров и питательных трубок покоился титан из далёкого прошлого. Он спал. Грудь его мерно вздымалась и опускалась – из приоткрытого рта доносился звук глубокого, упругого дыхания. На руках в ритме могучего сердца, спрятанного за массой укреплённых костей и синтезированных мышц, пульсировали толстые артерии.
Кастор застыл истуканом, рассматривая его лицо – безмятежное, чистое, но пустое, как лист бумаги, ибо оно совершенно ничего не отражало. Ошеломлённый советник тщился сообразить, что это лицо ему напоминало.
Также скрупулёзно, руководствуясь иными причинами, лицо спящего человека исследовал куратор Амида.
– Ну что ж, – резюмировал он, – у него не дрогнул ни один мускул. Судя по всему, дыхательная перестройка прошла безболезненно. Однако здесь есть нечто ещё…
– Когда он очнётся? – резко осведомилась Голланда.
– Не могу знать, администратор. Мы получаем несколько противоречивую информацию. Некоторые сенсоры сообщают, что его мозг находится в фазе быстрого сна, и это, однозначно, очень и очень странно. С другой стороны, визоры предсказуемо слепы, ведь сейчас у него не может быть сновидений, и всё же – это обстоятельство отнюдь не облегчает положение.
– Поясните, – вышел из ступора Кастор.
– Как нам известно, сны формируются из различных образов, некогда запечатлённых в действительности, – воодушевлённо начал Амида. – Однако сейчас мы являемся свидетелями рождения совершенно нового сознания, которому для этого нечего применить. И опять же… – плечи куратора обречённо поникли. – Нет, не понимаю!
– Дедал должен был открыть глаза пять минут назад. Почему он до сих пор спит?
Все присутствующие обернулись, дабы лицезреть царственное явление главного историка.
– А! Мы уж и не чаяли повидать вас, любезный Хтом! – беззлобно подначил того Кастор.
Амида мгновенно изобразил чрезвычайную занятость и поспешил ретироваться к консолям. Голланда сдержанно прочистила горло. Объект же всеобщей неловкости, нарочито никого не замечая, устремился к капсуле.
– Дедал? – громко и требовательно воззвал он к спящему.
– Не рекомендую будить его, советник! – тут же вырос сбоку до нельзя возмущённый куратор. – Мы потратили уйму сил и времени, настраивая гипногенные центры его мозга. Первое пробуждение должно пройти естественным способом, но никак не благодаря вашему грубейшему вмешательству!
– Право же, Хтом, перестаньте думать, что без вас не скатится с горы ни один камень, – раздражённо добавила Голланда. – Наберитесь терпения и позвольте людям закончить свою работу.
Тот насупился и засопел, но, вопреки себе, не стал препираться. Зато Амида продолжал подозрительно разглядывать его профиль.
– Откуда вы знали, что Дедал именно спит? Когда вы вошли в лабораторию, показания консолей находились вне поля вашего зрения. Да и визоры пусты…
– Любопытно, – небрежно присоединилась к куратору Голланда.
Хтом неожиданно для всех замешкался, и эта пауза заинтриговала даже администратора. Она оторвалась от капсулы и развернулась к историку, пронзительно вперившись в него ледяным взором. Тем не менее тот быстро вернулся к своему обыденному высокомерию.
– Это очевидно! Хотя бы по внешним физическим признакам, – язвительно отрезал он.
Едва ли куратор был удовлетворён таким ответом – несчастный Амида забыл об этикете и протянул руку, чтобы взять советника за локоть, когда среди персонала зазвучали осторожные предупредительные оклики.
Человек в капсуле бодрствовал. Широко распахнутыми глазами он смотрел на окружающих. Его лицо всё также оставалось расслабленным, словно Дедал испытывал ко всему, что видел перед собой, абсолютную эмоциональную беспристрастность.
И Кастора вдруг осенило. Он сообразил, наконец, на что было похоже это лицо.
– Мы приветствуем тебя, Дедал! – с расстановкой, аккуратно растягивая гласные, проговорил Амида. – Подтверди, понимаешь ли ты мои слова?
– Мне понятны ваши слова, куратор, – ответил новорождённый человек.
Его низкий монотонный голос мощным шквалом разбежался по лаборатории, достигая самых отдалённых закоулков, заполнил её целиком. У Кастора и вовсе перехватило воздуховод, но, даже заходясь в восторге от своей догадки, он не преминул тут же вставить риторическое замечание.
– Он каким-то образом узнаёт вас…
Негодование касательно Хтома, видимо, улетучилось из головы куратора – теперь Амида радовался, как неприкаянное дитя. Его внимание вновь было поглощено показаниями консолей, и более всего учёного привлекал монитор с кривыми нейронной активности.
– Когда выращивался мозг Дедала, вместе с навыками вербальных коммуникаций, грамматикой нашего языка и весьма обширным словарём мы приняли решение уже на той стадии заложить в него как можно больше знаний, необходимых для непосредственной задачи, а также базовые сведения о нашем обществе и некоторых его представителях.
– И тем самым сэкономили время на знакомствах с поведенческими стереотипами, – подхватил Хтом, – равно как и на специализированном обучении, что, на мой взгляд, более важно.
– Вы хотите сказать, что прямо сейчас Дедал владеет опытом пилота, инженера… и просто человека, члена нашего социума? – игнорируя историка, обратилась к куратору Голланда.
– Только знаниями, администратор, – отозвался Амида, продолжая впитывать информацию на мониторе. – И эти знания в ближайшей перспективе ему предстоит учиться применять.
Учёный вдруг сорвался с места и тремя прыжками переместился к капсуле.
– Нет, невозможно! – он испустил отчаянное восклицание.
Атмосфера в помещении загустела от гробовой тишины, в которой утонули функциональные сигналы аппаратуры, а также бесконечное недоумение советников и персонала. Амида, не реагируя на озабоченность товарищей, дотрагивался до каждого сенсора, крутил каждый датчик, проверял и перепроверял коммутацию.
– Не понимаю, не понимаю… – скороговоркой шептал куратор.
Лишь двое из присутствующих в лаборатории хранили абсолютное самообладание. Первый находился в капсуле и отстранённо следил за истерическими манипуляциями учёного, а на губах второго скользила тень торжествующей ухмылки, и к доброму здравию этого второго Амида был чересчур увлечён своей запоздалой диагностикой.
– Куратор, объясните, что случилось, – Голланда попыталась обуздать ситуацию.
Тот выпрямился и, терзаемый загадочным потрясением, уставился на обеспокоенных советников.
– Визоры не подключены, – Амида растерянно оглядел подчинённых.
Кастор терпеливо вникал в развитие этой драмы, порождая сбивчивый клубок мысленных предположений о причинах выявленной истины – он смаковал открывающиеся возможности и формулировал вопросы, ответы на которые могли бы направить его в дальнейших действиях, но вместе с тем окончательно дезориентировать создателей Дедала.
– Означает ли данное обстоятельство, что сновидения всё же были? – советник начал обходительно прощупывать почву.
– Знаете… Гораздо больше меня занимает уже совсем другая вещь, – через силу выговорил сконфуженный Амида. – Пожалуйста, проследуйте за мной, – он вытянулся и собрался, а затем, лавируя между коллегами, зашагал к злополучной консоли. – Взгляните сюда, – куратор указал на один из мониторов. – Что вы видите?
– Сначала объясните смысл этих показаний, – прагматично попросил Кастор.
– Здесь мы видим информационную инсталляцию, содержимое долгосрочной памяти Дедала.
Монитор демонстрировал клубок разноцветных колышущихся волн – они постепенно тускнели, теряя яркую окраску, застывали и твердели, оседая друг за другом на тёмное дно. Кастор прищурился и рассмотрел, как в толще этого дна то и дело вспыхивали микроскопические пятна света. Он тут же обратил внимание собравшихся на бесспорную аномалию.
– В точку! – рявкнул Амида. – Они-то меня и тревожат. Вообще мы сейчас наблюдаем, как внедрённый багаж сведений усваивается сознанием Дедала, однако вот эти проблески отнюдь не принадлежат к подготовленному нами массиву. Складывается впечатление, что это какие-то информационные кластеры, которые возникли вместе с его мозгом.
– Послушайте, давайте оставим скоропалительные выводы и подробно разберём полученную проблему, – предложила Голланда. – Для начала расскажите об алгоритме, как Дедал был создан?
– Вы и сами знаете, что основы данного метода содержались в хрониках, – нашёлся Хтом. – От себя мы лишь внесли некоторые коррективы.
– Не могу поддержать вас, советник! – Амида метнул в историка испепеляющее презрение. – То, что вы называете основами, на самом деле является полноценной и далеко не опытной технологией. Хотя мы действительно слегка подогнали её под современные условия.
– Столкнулись ли вы в освоении и отладке этого процесса с какими-либо трудностями? Могла ли на одном из этапов выполнения возникнуть ошибка, случайная корреляция?
– Единственным препятствием такого рода оказалось проектирование исходного сырья, – неуверенно ответил куратор. – Мы отказались от идеи донорства и вырастили Дедала фактически из воздуха.
– Не поняла?
Амида тяжело опустился на стул, и Голланда отметила, наконец, насколько велика была его усталость.
– Подавляющее большинство технических решений, описанных в хрониках, сопровождается практическими приложениями. То, с чем мы сейчас имеем дело, называется клонированием, и в рамках данного метода в нашем распоряжении оказался обширный набор древнего, оцифрованного генетического материала. Он разбит там на многие категории, как то «солдат», «учёный», или «общественный деятель», и эти категории, в свою очередь, разделены на ещё более многочисленные классы. Разумеется, мы искали требуемый вид в категории «солдат», где среди прочего есть класс «пилот», однако эти данные, к нашему большому разочарованию, претерпели фрагментацию и в полном объёме не сохранились.
По мере того, как развивался монолог куратора, Кастор всё сильнее сжимал скулы. Он не удержался и перебил Амиду.
– Какую альтернативу вы выбрали?
– По характеристикам самым приемлемым нам показался класс «гражданин». По причине своей, так сказать, универсальности. Иначе невозможно объяснить, почему, сравнительно с остальными, данный класс настолько громоздок и насыщен.
Советник откровенно ликовал. Ему пришлось попятиться назад, чтобы не выдать свою чрезмерную радость, ибо до сего момента он не смел и представить, как давние мечты его когда-нибудь обзаведутся ослепительно сверкающей надеждой.
– Вынуждена допустить, дорогой Кастор, немалую вероятность того, что скоро мне придётся с вами кое в чём согласиться! – складывая руки на груди, стальным голосом изрекла Голланда. – Боюсь, мы торопимся оседлать непознанную и оттого опасную стихию.
– О! Нет-нет, мы свели такую вероятность до нуля, администратор. – Амида, сидя на своём стуле, категорично растирал пальцами виски. – Как я уже говорил, метод немного подправлен… Благодаря чему в сознание Дедала встроен один очень важный блокиратор.
Куратор умолк и переместил пальцы на лоб, прикрыв ладонями красные глаза.
– Да не тяните же, Амида! – воскликнул взбудораженный Кастор. – Делитесь уже до конца.
– Только вербальная коммуникация! – лаконично заявил тот. – Это его исключительный способ общения…
– Четыреста лет назад я не помышляла, что когда-нибудь, помимо управления своим видом, буду вынуждена заниматься ещё и его спасением, – смягчилась Голланда. – Не усугубляйте, пожалуйста, моё положение, куратор, и растолкуйте более развёрнуто, почему мне не нужно беспокоиться.
– Поскольку Дедалу суждено отправиться в неизвестность, где его наверняка поджидают непредвиденные коллизии, мы одарили его безупречным сенсорно-моторным восприятием. – Амида поднялся и поплёлся к капсуле, увлекая за собой собеседников. – И в то же время, с целью максимально обезопасить период его пребывания среди нас, мы пошли на радикальные меры и отключили некоторые когнитивные механизмы, в частности способность развивать гибкие навыки. Если говорить доступным языком, наш спаситель обладает искусственно расширенным интеллектом, высочайшей реакцией на любые раздражители, но при этом он эмоционально нейтрален.
Куратор остановился перед нагим колоссом и спрятал руки в складках плаща. Спина его округлилась, глаза утратили сияние – изнеможение овладело им полностью, и следующие слова он произносил так, будто кроме него и его детища в лаборатории больше никто не находился.
– Он никогда не упадёт духом, не почувствует разочарования или радости, не будет страдать от нужды, не засмеётся, не вспылит и не оскорбится…
– А также не проявит агрессию, – тихо подытожила Голланда, исподтишка покосившись на Хтома.
Единственным человеком, кто пал духом в той комнате, являлся Кастор. За одну короткую секунду Амида разрушил монументальный замок грёз, что советник возвёл в распалённом воображении, двумя жестокими словами сплющил трон, где восседали его таинственные амбиции, – учёный бесцеремонно швырнул невнятно бормочущего мечтателя на бесплодную, истощённую землю.
– Это живая машина… Биоробот какой-то…
– Я человек! – прогремел звучный, лишённый интонации голос. Дедал с отсутствующей мимикой стоял в остывающей капсуле и в упор глядел на стремительно бледнеющего Кастора.
– Не понимаю… – промямлил перекошенный и парализованный Амида.
– Вот вам и личная идентификация! – ахнула сражённая Голланда.
В абсолютном замешательстве она взирала, как тот, кто ещё вчера не существовал, за полчаса прошёл становление от бездушного двоичного кода до безапелляционного самоутверждения.
И вновь по шее администратора забегал тот полузнакомый скверный морозец, что медленно и предательски явственно спускался теперь до самого кончика скованного ужасом хребта.

***

Онатан, отец из общины Гьяцо, неспешно вёл маленький поисковый отряд через лес на горном склоне и молча боролся с инстинктивным страхом своего древнего рода. Впервые за многие годы ему пришлось столкнуться с нелёгкой задачей, когда родительская привязанность потребовала от него что-то большее, чем мнение наставника, и Онатан с огромным удивлением осознал, каким могуществом наделены мифы, пришедшие из тёмных веков.
Скудный свет дальнего солнца с трудом пробивался сквозь высокие густые кроны, падая на почву многократно разреженным, однако Онатан запретил преследователям использовать факелы Саронга, ибо опасался, что огонь выдаст их положение и вспугнёт сбежавшего негодника. Растолковывая товарищам свои доводы, он умолчал всё же о сокрытых в его душе мотивах и теперь уже в который раз ловил себя на том, как тайком от всех испускал вздох облегчения, когда валежник, обильно устилавший звериные тропы, трещал под ногой неосторожного спутника, а не призраков из его разыгравшегося воображения.
Славный Онатан успел прожить долгий век достойного человека, вырастил не одного дюжего сына, распахал великое множество полей, и редко когда случалось ему выходить за пределы освоенных угодий. Пускай, будучи подростком, он страстно лелеял наивные чаяния о будущем охотника и следопыта, прилежно постигая премудрости этого ремесла, почтительное благоговение перед чудовищами из старинных сказаний, вбитое глубоко в подкорку прежними поколениями, определило его судьбу как земледельца и воспитателя детей.
Дети… Онатан украдкой взглянул на притихшую Мариам, что смиренно шла побоку, но озиралась по сторонам, видимо, даже не думая превозмочь всесильное любопытство. Нынешние дети ничего не страшатся. Они отважны и горячи. Нет, не ему и уж точно не Кимаю предписано создавать грядущее – разум стариков соткан из традиций и предрассудков. Однако дети их другие, поскольку не чтут прошлого. Дети этих детей покинут общины, а дети тех детей будут совершать ещё более бунтарские поступки.
– Что чувствуешь, девочка? – Онатан безуспешно пытался отвлечься от непривычных размышлений.
– Запах не ослабевает, но и не усиливается, – спокойно откликнулась Мариам. – Мы идём в верном направлении, но брат мой всё ещё далеко.
Она оттянула вверх рукав своей рубахи и старательно потёрла тонким белым предплечьем грубый ствол ближайшего дерева.
– Что-то гнетёт тебя, отец Онатан…
Тот вздрогнул от её прямого и неожиданного замечания. Молва людская не обманывала, и дочь Кимая действительно владела чутьём – острым и проницательным, как намедни заточенный нож.
– Не бери в голову, милая Мариам. Я лишь немного тревожусь о сыне.
Несмотря на ночной сумрак, яркая краска смущения, вновь залившая щёки девочки, была видна невооружённым глазом, и Онатан, не желая более стеснять её, решил прекратить едва завязавшуюся беседу, напустив притворного усердия в розыске мелких следов, небрежно оставленных юным беглецом.
Никак не удавалось ему свыкнуться с эмпатическими способностями этого чада, слухи о которых, правдивые или нелепые, заполонили некогда всю округу. Той или иной чувствительностью обладали все, кого Онатан знал или мог вспомнить, но сила хрупкой Мариам оказалась доселе неслыханной. Он не ощущал противоречий в причинах сыновнего ухода и потому слукавил в ответе, хотя едва ли был убедителен настолько, чтобы девочка охотно или предвзято поверила ему.
Происходящее, определённо, являлось для неё испытанием – хотя бы из-за того, что Мариам, как и все сородичи Онатана, совершенно не ждала от юноши подобного жеста. Следопыт вновь украдкой посмотрел на девочку и тут же усомнился в своих умозаключениях. За всё время путешествия её облик не исказился ни малейшим внутренним страданием, не выказал ни толики недоумения, словно Мариам была одинаково уверенна как в успешном завершении их преследования, так и в истинных намерениях Дрэя, и факт этот вселял в Онатана некоторое удовлетворение.
Один только раз было нарушено её непоколебимое спокойствие – когда она раскрыла первобытный ужас, источаемый сердцем старика.
С того момента, как Гьяцо разоблачили пропажу Дрэя, тысячу раз пожалел Онатан о том, что так часто и чересчур поучительно вещал предания, большинство из которых давным-давно позабыли его соседи. Вот почему Дрэй тайно отправился в горы, и вот почему ныне две общины предрекают праздник.
Всё это – радость и благо, а печали достались отцу, ведь всё сущее на свете имеет обратную сторону.
И сейчас, следуя за запахом Мио, что увязался за Дрэем, ориентируясь по ветвям кустарников, неосторожно им надломленных, изредка обнаруживая в низкой траве брошенные предметы, которые мальчишка унёс с собой и к которым потерял интерес, Онатан приближался к источнику своих опасений – всё более нехотя, ибо бессознательно и чрезвычайно боялся тех, кто, согласно легендам, что он рассказывал сыну, населял бесснежные горные плато.
Извиваясь между валунами, огибая заросли колючих кустарников, ныряя под согнувшиеся деревья, вспучиваясь их корнями, тропа взбиралась всё выше по склону, и вскоре Онатан начал ощущать неприятные симптомы своей старости – сбивчивое дыхание смешалось с хрипом, а колени наполнились тяжёлым гудением, что с каждым шагом мечущимся эхом разносилось по распухшим бёдрам и рикошетило в поясницу.
Он предвидел, что, едва только Мариам обратит внимание на его тяготы, она без лишних церемоний остановит группу, и за то время, что потребуется ему для пополнения стремительно тающих сил, её брат, несомненно, доберётся до истоков, напротив, всё крепнущего страха, что продолжал терзать старческий разум.
– Присядь, отец Онатан! – прозвучал позади мягкий голос девочки.
Сконфуженный следопыт собрался было возразить, но тут же передумал, ибо видел уже, как авторитарно, вопреки кроткому тембру её речей, Мариам умела убеждать.
Устроившись на шершавой кромке плоской глыбы, он с тоской подумал о том, как далее тропа будет набираться кручей, и задрал голову, угадывая в кляксах просветов между кронами смутный контур вершины. Ледяные спазмы вновь охватили его чрево, сжали в безжалостные тиски грудную клетку, и Онатан безвольно отвернулся от зловещих очертаний сатанинской обители, что есть мочи вцепившись в края своего насеста.
Из-за возраста обоняние его разительно притупилось, однако, как только на краткий миг приостановился текучий горный воздух, он без особого труда почуял, как явственно этот монолит пропитался терпким молодым потом – по всей видимости, совсем недавно, утомлённые восхождением, один за другим мальчики также переводили дух на его грубой поверхности.
Онатан знаками пригласил к себе Мариам, чтобы продемонстрировать ей очередной намёк на точность их следования, но тут ему невзначай бросилась в глаза узкая брешь, пробитая в плотном кустарнике, что живой стеной отделял тропу от дремучего леса.
– Думаю, здесь Мио свернул с тропы, – молвил следопыт подошедшей девочке. – Взгляни вон туда, – он указал пальцем на свою находку…
В девственных чащах далеко внизу триумфально взревел Ветер. Охота его, очевидно, увенчалась убийством, и теперь, ориентируясь по меткам запаха, оставленным Мариам на древесной коре, кьянг радостно волочил наверх пойманную добычу, дабы вручить её своей хозяйке.
– Давай-ка поспешим, милое дитя, – вставая, прокряхтел Онатан. – Очень скоро нас настигнет твой ликующий бегун, и уж воистину он устроит здесь грандиозную суматоху.
Покуда девочка исследовала повреждённые растения, все участники похода постепенно собирались у неё за спиной. Все как один безошибочно улавливали назойливый солёный аромат, исходивший от иззубренных сучьев, развёрнутых в сторону холодной, мокрой темноты.
– Это его кровь, кровь Мио, – подтвердила Мариам всеобщую догадку. – Он там!
Всматриваясь в зияющую пустоту, члены отряда столпились вместе, в подкожной жажде взаимной поддержки рефлекторно прижались друг к другу – лес навис над тропой и над ними жадно разинутой пастью, и эта бездонная глотка не впускала в себя ни единой крупицы тусклого ночного светила.
– Прости, Онатан, но отсюда нам придётся идти с факелами, ибо в сих дебрях мы и сами рискуем потеряться, – произнёс один из преследователей.
Следопыт с воодушевлённым согласием покивал, поскольку отныне был убеждён в быстром разрешении их задачи, ведь даже в кромешной темени догнать раненного и, вероятно, голодного и замёрзшего ребёнка гораздо легче, чем изловить поглощённого мечтой и околдованного влюблённостью юношу.
– Пожалуй, двух будет достаточно, – кратко сказал он Саронгу.
Тот не мешкая сбросил с плеч снятую с Ветра поклажу и достал два факела с кресалом. Одобрительной ухмылкой Онатан отметил старания мальчика – Саронг, ведомый ли привязанностью к сестре, либо стремлением быть всячески полезным их делу, отзывался на просьбы молниеносно и без лишних слов. К тому же, отличаясь отменной физической формой, бесспорно, он сумел бы предупредить сокрытые угрозы с должной смелостью и не хуже любого знакомого Онатану взрослого мужа.
– Не станешь ли ты противиться, если мы позволим твоему старшему брату возглавить нас? – спросил старик у Мариам.
– Саронг не оступится, – был простой ответ.
– Ну что же, мы с тобой в таком случае пойдём замыкающими, – принимая воспламенённый факел, заявил Онатан…
Следуя за неверным светом, несомым Саронгом, люди по очереди вступили в проход. Следопыт подождал, пока Мариам метила для кьянга коренастого исполина, выглядывающего из мрака, что лениво растворял его товарищей, а затем, оглядываясь на незримую вершину, мысленно посылая карабкающемуся по ней сыну молитвы удачи, поднимая свой факел, также вошёл в это чёрное забытие.
Изношенные суставы его мгновенно объяла всепроникающая сырость – они натужно загудели, требуя комфортного домашнего тепла, однако старик, сцепив зубы, увеличил шаг, чтобы не отставать от спутников. Наращивал скорость и Саронг – кровь, что обронил Мио, становилась всё более свежей, и спустя минуты паренёк с завидной бодростью, частыми рывками продвигался вдоль мерцающих флюидов рассыпанных по траве капель, вынуждая Онатана сожалеть о переданной инициативе.
Прямо перед ним ровной поступью мелькал силуэт молчаливой Мариам, и следопыт не мог не заметить, как вздёрнулись в бдительном напряжении её плечи. И хотя яркое пламя его факела выхватывало из небытия огромное количество достопримечательных вещей, она, не отвлекаясь ни на секунду, глядела далее, будто силилась взором своим насквозь пронзить расстояние, оставшееся до встречи с потерянным братом.
Онатан сообразил, что прежняя пытливая наблюдательность сменилась раскалённым волнением – в искренних побуждениях разделить с ней это бремя он вновь заговорил.
– Бьюсь об заклад, ты не меньше моего смущена таким обстоятельством. Что-то насторожило тебя?
– Меня настораживает присутствие неведомого существа, которое заставило Мио поддаться панике и броситься прочь с протоптанной тропы, – не оборачиваясь, тихо сказала Мариам. – Разве ты не задумался о том же, отец Онатан?
Сердце старика гулко дрогнуло, и он тут же понадеялся выяснить, не допускала ли девочка иную причину, отчего брат её кинулся напролом в пугающее пространство.
– Прошу, не пойми неправильно, но я слышал, этот мальчик весьма непоследователен в собственных действиях.
– Так считают те, кому не доводилось общаться с моим братом, – улыбнулась Мариам. – Мир, что простирается внутри его рассудка, никогда не уместится в угол, в котором живут эти добрые люди.
– Значит, ты всё же считаешь, что сильное потрясение овладело им, и сейчас он ищет в лесу убежище, – приступ отступившего было ужаса вновь атаковал следопыта.
Охваченный и ослеплённый суеверным страхом, он машинально отдавил девочке пятку.
– Остановись, отец Онатан! – зажмурившись от боли, процедила Мариам. – Саронг погасил огонь. Похоже, мы наткнулись на что-то…
– Небось сие создание сыскало нас… – безголосо прошептал старик, обескураженный титанической борьбой с дрожащими конечностями, не способными эффективно закрепить факел в нависших над головой ветвях.
Они подкрались к недвижимому, как затаившийся хищник, Саронгу – тот, прикладывая к губам палец, вытягивал правую руку, приковывая внимание людей к миниатюрной человеческой фигурке, отчётливо видимой среди деревьев, пляшущих в слабых отсветах факела Онатана. Мио, поджав ноги, сидел в трухе опавших листьев и совершенно не реагировал на нарушителей своего уединения.
Сбитые с толку преследователи зароптали, обсуждая странное поведение мальчика.
– Что он делает?
– Мы же у него как на блюдечке, он не мог не заметить нас…
– Он вообще не смотрит сюда…
– Зато наверняка слышит! Надо окружить его…
– Он должен был услышать топот твоих шагов ещё раньше, чем мы сошли с тропы, ведь ты грузен, как неразродившийся яг.
– Определённо, я толстый, но твоей кузине в моих объятиях вполне удобно…
– Да что с ним происходит? Эй, Мио! Как дела, приятель?
Этот нежданный громкий оклик, как внезапный раскат грома, прорезал глухую тишину окрестностей, пробуждая спрятавшуюся живность, что незамедлительно огласила склон многочисленными воплями возмущения.
Саронг свирепо встрепенулся, и в ладони его, как по волшебству, возникла пригоршня жёлтых ягод. Парень отчаянно замахнулся, ввергая спутников в ещё большее смятение, вздымая шквал переполоха, что отшатнул их от него – он твёрдо вознамерился пресечь предполагаемые последствия оплошности товарища.
Предельно сосредоточенный мозг уже породил импульс для мощного броска, когда надсадно пульсирующее запястье властно обвили тонкие горячие пальцы.
– Избавься от этой отравы, Саронг! – произнесла Мариам. – Посмотри, наш брат находится во тьме.
Она подтолкнула его, вынуждая приблизиться к маленькому беглецу так, чтобы стали очевидными неразличимые доселе детали. Обёрнутое в грязную разодранную тряпку, усеянное ссадинами и царапинами смуглое худое тельце истекло кровью. Настежь расширенные зрачки, устремлённые в никуда, мертвенно блестящие отражаемым пламенем, равномерное гортанное дыхание, свисающая паутинка слюны – всё свидетельствовало об абсолютно беззащитном и загадочном состоянии, в которое Мио иногда впадал, и которое ему крайне сложно было покинуть без постороннего содействия.
Понимая, какую непростительную ошибку он чуть не совершил, Саронг затрясся. Лицо его свело в судорогах душевной муки. Парень отшвырнул от себя ядовитые плоды, обессиленно рухнул в прелую подстилку, ссутулился, обхватив колени, и втихомолку, избавляясь от накопленного гнева, заплакал.
– Мио не скоро вернётся в чувство, – апеллировала Мариам к огорошенным преследователям. – Мы подождём, покуда нас не настигнет Ветер, и засим отвезём его домой…
Несколько минут спустя отрешённый от всех Саронг, погрузившийся в безмолвный диалог с ущемлённой совестью, возился с остальными факелами, насыщая место стоянки жаркой, трескучей одухотворённостью.
Не оказывающего сопротивления ребёнка тщательно омыли, после чего одели в новые одежды и накрепко завязали рукава.
Довольные счастливым исходом затеянного мероприятия люди принялись коротать время каждый по своему почину – рассыпались по импровизированному лагерю, разлеглись на поклаже, и один только Онатан не находил себе покоя.
В возобновившихся раздумьях старик бродил на рубежах факельного света и умирающей ночи, зачарованный ползающими по земле тенями. Через проплешины в древесных кущах он смотрел, как степенно гасли звёзды и начинал читаться рисунок перистых облаков. Ощущал, как прохлада утрачивала сырость, а вдыхаемый воздух приобретал пряное послевкусие. Страх его отступал, сглаживался этими отрадными рассветными метаморфозами, и лишь неодолимая усталость мешала ему в полной мере насладиться зрелищем, когда из-под гнилых пней, из щелей в валунах и заброшенных нор вылетали и роились, флюоресцируя всеми цветами радуги, первые утренние мотыльки.
Краем глаза Онатан наблюдал, с какой заботой и любовью Мариам ухаживала за младшим братом. Она безусловно считала его особенным, не взирая даже на пусть и детские, но всё же серьёзные прегрешения, память о которых ещё долго будет тянуться злословным хвостом за её общиной…
Окружающее факельный пятачок стрекочущее пространство вскоре превратилось в феерическое представление, и завороженный следопыт, увлекаемый искрами порхающих насекомых, испытавший это лишь однажды, мимовольно отделился от группы, опомнившись, когда зычные клики товарищей распевным эхом разнесли по склону его имя.
Онатан спешно развернулся, дабы тотчас воссоединиться с отрядом, и в двадцати шагах впереди разглядел двух необычайно крупных мерцающих во мгле мотыльков. В отличие от других, эти устойчиво зависли на высоте в полтора его роста, и старик решил пройти прямо под ними.
Однако, чем ближе Онатан приближался к странным тварям, тем более веские его обуревали подозрения. Когда следопыт смекнул, наконец, что лицезрел пару немигающих пристальных глаз, в его мускулах не оказалось сил для бегства, а в лёгких не хватило напора, чтобы закричать. И посему, снедаемый исступлённой оторопью, как вкопанный он стоял перед невидимкой, повинуясь тому, что уготовил ему фатум.
Трёхпалая лоснящаяся длань, длинная, как речной удав, высунулась из мрака и, замерев у него под носом, липко скукожилась в жилистый кулак, вздёрнув суставчатый перст, а затем медленно вознеслась над вспотевшей макушкой Онатана.
В то же мгновение бьющийся в лихорадочной истерике старик почувствовал, как склизкая шероховатая плоть коснулась его руки, согнув ему локоть. В разжатую коченеющую ладонь мягко вложили нечто очень массивное…
Удаляющийся шорох стушевался взрывом примчавшегося из лагеря истошного визга – Онатан расслышал, как питомец Мариам, ныне ласкаемый ею, императивно возвещал вселенной об окончании разлуки. Пошатнувшееся от полученных впечатлений сознание смутно распознавало в высшей степени взволнованного Саронга, неизвестно откуда взявшегося, упорно тщившегося донести до него какие-то сведения.
– Ветер выследил нас, отец Онатан. Мы усадили Мио в седло и можем выступать. Единственно тебя поджидаем…
Разинувший рот старик глядел на парня так, будто в кратчайший миг забыл все слова на свете, и тот мнил неладное, явно порываясь звать на помощь.
– Всё ли хорошо, отец Онатан?
Следопыт потупил вытаращенные очи и в робких потугах дневного зарева, просеянного лесом, увидел, что рука его держала увесистый, обугленный, испещрённый выбоинами камень.
– Похоже, я только что повстречался с дьяволом, дорогой юноша… – косноязыко пролопотал Онатан.
Ваше мнение:
  • Добавить своё мнение
  • Обсудить на форуме



    Комментарий:
    Ваше имя/ник:
    E-mail:
    Введите число на картинке:
     





    Украинская Баннерная Сеть


  •  Оценка 
       

    Гениально, шедевр
    Просто шедевр
    Очень хорошо
    Хорошо
    Нормально
    Терпимо
    Так себе
    Плохо
    Хуже не бывает
    Оказывается, бывает

    Номинировать данное произведение в классику Либры



    Подпишись на нашу рассылку от Subscribe.Ru
    Литературное творчество студентов.
     Партнеры сайта 
       

    {v_xap_link1} {v_xap_link2}


     Наша кнопка 
       

    Libra - литературное творчество молодёжи
    получить код

     Статистика 
       



    Яндекс цитирования

     Рекомендуем 
       

    {v_xap_link3} {v_xap_link4}








    Libra - сайт литературного творчества молодёжи
    Все авторские права на произведения принадлежат их авторам и охраняются законом.
    Ответственность за содержание произведений несут их авторы.
    При воспроизведении материалов этого сайта ссылка на http://www.libra.kiev.ua/ обязательна. ©2003-2007 LineCore     
    Администратор 
    Техническая поддержка